Иностранка

– Так ты останешься у меня в кибитке? Мы табором теперь стоим у южной окраины города. А через месяц, наверное, в сторону Ревеля подадимся. Давно там не были.

– Я хотела бы остаться. Но, что другие цыгане на это скажут? Я же не цыганка.

– А они откуда про то узнают? – подняла брови Шанита. – Скажу им, что ты дальняя моя родственница. Ты темноволосая, да стройная. Прямо цыганка. Правда, кожа у тебя бледная, да глаза светлые. Но скажу, что твой дед гоем был. Они поверят. К тому же вожак наш, Баро, мой бывший муж, я смогу договориться с ним. Я думаю, он позволит тебе остаться.

– Это хорошо, матушка, – тяжко вздохнула девушка. – Ибо, идти мне некуда совсем.

– Вот и оставайся, – кивнула довольно Шанита.

– Только прежде, я должна рассказать Вам о двух вещах.

– Каких же?

– Меня могут искать власти царские. Оттого-то я и боюсь называть свое настоящее имя.

– Тебе не надо бояться. У нас в таборе всегда кто-то обитает из русских, кому скрыться надобно на время от властей. Мы уж привыкшие. Цыгане, если их попросили о помощи своих не выдают. Наш закон таков.

– К тому же, я жду дитя…

– Да? Что-то я не заметила. Срок, видимо, мал.

– Четвертый месяц.

– А это совсем хорошо, – улыбнулась Шанита. – Детишек я люблю. Господь мне только двоих дал, да и те малыми умерли. А ты родишь и внучек у меня будет. Это только к лучшему.

Маша долго молчала, внимательно глядя на цыганку, и лишь спустя время вымолвила:

– Вы удивительная, матушка. Говорите так просто и тепло. И меня теперь принимаете, словно я родная Вам. И спасли прежде. Видимо, Господь послал мне Вас…

– А то, как же, – кивнула довольно Шанита. – Конечно, Господь все устроил. Послал мне тебя, а тебе меня. Вот и заживем дружно, так доченька?

Итак, Маша осталась в таборе цыган. Шанита, как и обещала, заботилась о ней: кормила, перевязывала и почти все свободное от дел время проводила с девушкой. Обычно по вечерам, а иногда и днем Шанита ходила с другими цыганками в город, на заработки. Со слов цыганки Маша знала, что женщины в городе гадали и пели песни на площадях за деньги, а часто просто воровали кошельки у зазевавшихся господ. Большую часть заработанных денег цыганки отдавали вожаку Баро, оставляя себе лишь немного серебра. Мужчины у цыган занимались в основном разведением лошадей, которых потом продавали или кузнечным делом. На собранные табором деньги, цыгане варили общую еду, покупали ткани для пошива цветастой одежды, ремонтировали кибитки. Шанита раздобыла для Маши пару простых цыганских юбок, кофточек, чулки, расписанный цветами платок, чтобы девушке было в чем выходить на улицу.

В первый же вечер, едва оставшись одна в кибитке, Маша осмотрела свое синее порванное платье. Девушка вынула драгоценный оберег матери, край которого почти виднелся в разрыве, и с удивлением обнаружила в серебряной оправе кулона застрявшую пулю. Именно чеканное серебро, опоясывающее древний сапфир задержало пулю в себе, не позволив ей вклиниться в ее сердце. А от силы удара пули, серебряные концы кулона лишь прорвали ткань и сильно оцарапали ее кожу под грудью. Машенька поняла, что как раз оберег ее покойной матушки спас ей жизнь, остановив собою смертоносный свинец. Вынув пулю из оправы, Машенька вшила оберег в пояс одной из цыганских юбок, которые принесла ей Шанита. Умело заштопав свое старое дорогое платье и корсет, Машенька чуть позже отдала его Шаните, понимая, что теперь, не сможет надевать подобный наряд. Спустя неделю цыганка выгодно продала платье и корсет в городе на рынке, выручив за вещи почти сорок рублей золотом.

Другие цыгане не заходили в кибитку Шаниты. И только по голосам снаружи, Машенька догадывалась об их существовании. Маша подозревала, что именно Шанита запретила заходить кому бы то ни было, оттого раненую девушку никто на видел. Шанита сама приносила ей еду и убирала небольшое помойное ведро за девушкой.

Наверное, через неделю, после того, как Машенька появилась в таборе, произошел неприятный случай. Шанита была в тот час в городе и должна была вот-вот вернуться. Девушка тихо лежала в полутемной кибитке и пыталась задремать, чтобы забыться от боли в бедре, которая беспокоила ее весь день. Как и все предыдущие дни, на Маше была надета лишь нижняя рубашка, единственную вещь, которую девушка оставила у себя из прежнего наряда. Она почти задремала, как вдруг в кибитку взобрался некий цыган и, едва откинув полог, выпалил неприятным низким голосом:

– Эй, Шанита! Где то у тебя были ножницы?

Он говорил на цыганском говоре, совершенно незнакомом Маше. Девушка резко распахнула глаза и уставилась на молодого некрасивого лицом цыгана, который уже влез внутрь. Цыган замер у входа, и, невольно опешив, бесстыже уставился на девушку, явно не ожидая увидеть ее здесь. В следующий миг мужчина, чуть согнувшись на коленях, приблизился к Маше и вперился темным взором в раненую девушку, которая в этот момент чуть приподнялась на локтях.

– Ты, кто? – не удержался от вопроса цыган.