Иностранка

Военные быстро пошли дальше, даже не оглянувшись на Машу. После того, как патруль свернул на соседнюю улицу, Машенька устало опустилась на корточки, прислонившись спиной к деревянным кольям забора. Прикрыв глаза, она ощущала, как ее сердце дико бьется от страха и боли. Мрачные, мятущиеся мысли в голове Маши твердили ей вспомнить о вине перед семьей и родом, о том кем она была и кем стала. Ее сознание твердило ей обвинительные трагичные фразы: “Я предательница! Как я посмела солгать им? Как я, последняя из рода Озеровых испугалась этих людей? Мой прадед был обласкан царем Петром за доблесть и честность, а мой дед был полковником Елизаветы Петровны и не боялся сражаться под пулями! Мой отец был советником ныне царствующей императрицы Екатерины Алексеевны, а моя мать была фрейлиной цесаревичей. Все мои предки были великими и гордыми. Они не боялись открыто называть свое имя и отвечать за свои поступки своей честью, а порою даже кровью. А я?! Я воровка, нищенка и беглая преступница. Я лишь их жалкое подобие, их тень. И теперь у меня даже нет имени…”.

Горькие слезы покатились из прикрытых глаз Маши. Она знала, что должна была гордо назвать свое настоящее имя. Но это имя теперь несло в себе смертельную опасность. Ибо, ее могли узнать и доложить в тайную канцелярию. Но Машенька дико боялась снова попасть в тюрьму и вновь подвергнуться смертельной опасности. Нет, Маша не хотела умирать или страдать в далекой Сибири. Она хотела жить, свободно дышать, смотреть на солнце, ведь она была еще так молода. Это было бы несправедливо умереть так рано. Ей было всего восемнадцать. К тому же, под ее сердцем жил малыш, который так же имел право жить и родиться на свет. Но ее строгая, непреклонная совесть твердила ей, что в тот миг, когда она скрыла свое настоящее имя, она отреклась от своей семьи, от своих предков, от своих убитых родителей. Чувствуя яростное омерзение к себе, Маша задрожала всем телом от нервного озноба.

– Эй, Рада, тебе нехорошо? – раздался вдруг над ней мелодичный женский голос. Маша вмиг открыла глаза и увидела девушек-цыганок, окруживших ее. Посмотрев на черноглазую смуглую сестру Тагара, Злату, Машенька тихо ответила:

– Нет. Я просто устала…

Цыганка Злата пытливо оглядела ее и заметила:

– С твоими глазами нельзя плакать. Такой яркий цвет редко увидишь. И я знаю, что эти глаза принесут тебе счастье. Я читаю это по линиям твоего лица. А я поверь, разбираюсь в судьбах людей.

– Ты, как обычно, странно говоришь, Злата, загадками, – пролепетала Маша, доставая кошелек из кармана и протягивая его Злате.

– Когда все сбудется, ты вспомнишь мои слова, Рада, – улыбнулась ей Злата, забирая деньги. – Вставай. Надо дальше работать, а то Баро будет недоволен.

– Хорошо, – кивнула Маша и поднялась на ноги, оправляя платок на плечах.

С врожденной грацией, ступая босыми ногами по мокрым улицам Ревеля, Машенька пошла рядом с цыганками, не оглядываясь назад. В тот миг Мария Озерова окончательно поняла, что прошлого уже не вернуть и, возможно, уже никогда она не сможет произнести кому бы то ни было свое настоящее имя. Ибо, в данный момент времени, звук ее имени был равносилен смертному приговору. Но, несмотря на все перипетии своего трагичного существования и страдания от потери родных обожаемых людей, Машенька была готова бороться с небом за право жить и дышать дальше, здесь и сейчас. Пусть даже в таких невыносимых условиях, уготованных ей, но другого выхода судьба не предоставила ей теперь…

Российская империя, Таганрог,

1790 год, Ноябрь, 8

Едва Маша достигла первой крайней кибитки, она чуть сбавила быстрый шаг, решив отдышаться. Прислонившись к пыльной цветной ткани стены кибитки, девушка прикрыла глаза, ощущая, как в боку сильно колет. Почти пять часов они с цыганками провели в городе, и это было для девушки тяжким испытанием, ведь шел уже восьмой месяц ее беременности.

– Нагулялась? – раздался около нее грубый, недовольный мужской голос. Маша распахнула глаза и нахмурилась. Перед ней стоял Тагар. Уже давно невысокая коренастая фигура молодого цыгана, с серьгой в ухе вызывала у Маши чувства брезгливости и неприязни. Почти несколько месяцев Тагар добивался Машиного расположения, хотя она постоянно отказывала ему в общении и просила оставить ее в покое. Но Тагар, видимо, не собирался отступать и при малейшей возможности пытался с ней заговорить.

– Да, а что? – парировала Маша грубо, зная, что только неучтивостью можно отпугнуть наглого цыгана. Она попыталась обойти его, но Тагар встал у нее на пути. Хищно ухмыльнувшись, он обнажил гнилые зубы и проскрежетал:

– Как вы сходили в город?

Маша нахмурилась и холодно ответила:

– Довольно удачно. Лачи отнесла все деньги Баро.

– Мне нравится, что теперь, ты стала одной из нас. Будешь меньше задирать свой нос! А была бы умной девкой, так на меня бы посмотрела. Чем, я нехорош для тебя?

– Вы мне не нравитесь, Тагар, сколько раз можно повторять, – раздраженно сказала Маша.

– Что это, ты мне выкаешь, словно я господин какой? – ощетинился цыган. – Ты по-простому мне говори. Будешь со мной или нет?