Иностранные формирования Третьего Рейха

Еще одним обвинением против Власовского движения является то, что в школе пропагандистов «Дабен-дорф», созданной под эгидой Вермахта и с марта 1943 по лето 1944 г. являвшейся, по сути, единственной легальной структурой движения, слушатели обучались по программам, в которых «повторялись все азы нацистской антиеврейской пропаганды». Это действительно так. Программа школы содержала две темы, которые были посвящены еврейскому вопросу вообще и истории евреев в России в частности^{916}. Однако и здесь, как и в случае с газетами движения (которые, кстати, выходили при этой школе), дело заключалось в той «дани гитлеризму», о которой писали М. Геллер и А. Некрич. Школа действительно подчинялась Вермахту, а его представитель — немецкий начальник курсов лейтенант Г. фон дер Ропп — даже заявил слушателям, что «еврейский вопрос хоть есть в программе нацизма, но к русским он не имеет отношения». Однако в школе, как и во всех подобных заведениях, находились представители СД и гестапо. Поэтому надо было соблюдать правила игры^{917}.

На самом же деле пропагандисты, окончившие эту школу, не выходили оттуда антисемитами. Так, по свидетельству одного из советских военнопленных, власовский пропагандист, выступавший в его лагере, сказал следующее: «Мы не собираемся копировать немцев в еврейском вопросе. Несколько миллионов еврейского населения в СССР являются такой же этнической группой в общей массе, как и калмыки, украинцы, татары, поляки и т. д. Они полноправные члены многонационального сообщества народов, населяющих СССР, и такими же останутся, когда вместо СССР будет та Россия, за которую мы боремся»^{918}. Конечно, такие заявления ее выпускников не могли не вызвать разнообразных, иногда полностью фантастических обвинений в адрес руководства школы пропагандистов. Один из немецких сторонников Власовского движения В. Штрик-Штрикфельдт в своих воспоминаниях описал один из примеров таких обвинений. В целом они сводились к следующим моментам: «Дабендорф — коммунистическое гнездо. В Дабендорфе — антигерманские и антинационал-социалистические настроения. В Дабендорфе нет ни одного портрета фюрера. Дабендорф — убежище для жидов и поляков, шпионов и уголовников и т. п.»^{919}.

Что же касается генерала Власова, то ни один из документов не свидетельствует о том, что он был антисемитом. Более того, по словам эмигранта, бывшего колчаковского офицера профессора Белимовича, еврейский вопрос никогда не поднимался ни в интервью Власова, ни в других публикуемых официальных документах. Естественно, бывший советский генерал высказывался по поводу этого вопроса, однако это всегда происходило частным образом. Но даже и из этих высказываний видно, что решать его он предполагал в русле обычной национальной политики, ни в коем случае не выделяя евреев из числа других народов России. «У меня вы найдете и старых эмигрантов, и бывших коммунистов… и русских, и армян, и грузин, и татар, вот только недостает мне евреев, но это не по моей вине, — говорил Власов профессору Белимовичу. — Скажу откровенно, я не разделяю антисемитских увлечений. Это немецкая, а не русская позиция. Мы всегда были терпимы ко всем народностям, и в этом наша особенность. Не стоит отрекаться от этого. Сколько раз немцы приставали ко мне, выскажись да и только по еврейскому вопросу в духе Геббельса, а я… — наотрез отказался… Разве прилично делать выступления против евреев после проведенного гитлеровцами их физического уничтожения и при предательском отношении к ним советской власти во время войны?»^{920}.

В целом таких взглядов придерживались все его соратники. Поэтому нет ничего удивительного, что в «Пражском манифесте» нет никакого упоминания о евреях: права всех граждан будущей некоммунистической России гарантируются в одинаковой мере без учета их национальной принадлежности. Анализируя манифест, одна из швейцарских газет того времени констатировала, что в нем и в прессе всего движения принципы демократии сформулированы с такой «классической ясностью», которая не всегда имела место в условиях демократических движений прошлого. Естественно, приятно поразило швейцарского журналиста и то, что в манифесте не было и намека на антисемитизм. Признание более чем существенное, так как в Германии того времени, чтобы не говорить о евреях, недостаточно было не быть антисемитом^{921}.