Иностранный легион

Письмо шестнадцатое Белокурова из Марокко, пост Касбах в Прагу А.А. Воеводину, 17 января 1924 года: «Да простите мне, дорогой друг Александр Александрович, что я Вас даже до сих пор не поздравил ни с праздником Рождества, ни с Новым годом… Безусловно, Вы догадались, что только серьезные причины могли заставить меня быть таким неаккуратным. Да, оно так было. Вы, наверное, получили мое письмо, где я Вам с радостью сообщил о начавшемся «затишье». Мне даже казалось, что война на Дьябл Ядъях окончилась. Я ошибся! Счастливые и веселые дни «затишья» окончились… Часть арабов сдалась, а другая часть не пошла на условия французского командования, и несчастный «буфер», другими словами, вверенный мне пост Касбах, получил очередной удар. 29 декабря, после этого, банда мармушей,[468] в количестве более ста человек, устроила засаду на подкрепление, направлявшееся ко мне, а другая часть пыталась ворваться в пост. У меня — трое убитых, трое раненых. Из них — один русский, Ефремов Иван, уроженец Олонецкой губернии. Три винтовки с убитых им удалось снять. Занятые отражением атаки и переноской своих убитых и раненых, которые выбыли из строя в первую минуту схватки, так как мы не могли забрать трупы убитых арабов, и они их забрали с собой. С их стороны потери были около двадцати — двадцати пяти человек, но факт тот, что вещественных доказательств у меня в руках не осталось, и в результате, как начальнику поста, мне пришлось иметь от высшего начальства уйму крупных неприятностей, в особенности — за винтовки. Чем больше ко мне производилось дознаний по этому поводу, тем больше и ярче обрисовывались мои таланты, незаурядное хладнокровие и качества старого, испытанного солдата, бывавшего и в более серьезных переплетах. Хотели меня сначала, как «не француза», загнать под военно-полевой суд, обвиняя чуть ли не в небрежности и халатном отношении к своим обязанностям, в непринятии предписанных мер предосторожности и так далее. Но кончилось тем, что я продолжаю командовать постом Касбах, и скажу по секрету, на меня пошло представление в чины лейтенанта! Это одна из первых неприятностей старого 1923 года. Теперь — другая, касающаяся наших студенческих дел. «Некоторые студенты», когда-то бывшие одних взглядов со мной, пройдя теперь в сержанты, «окопавшиеся» на спокойных, безопасных должностях, по гарнизонам Марокко, вдруг превращаются в рьяных защитников Легиона и, подобно коммунистам, воспевающим свое райское житье, ведут пропаганду за переподписание контрактов в массе русских, и, узнав о моих письмах к Вам, о Ваших статьях, рисующих быт Легиона, встали на дыбы и грозят мне репрессиями через начальство, что я якобы разглашаю военные тайны, раздаю цифровые данные и, дескать, подвожу всех русских, которые «нашли приют» теперь во Франции и в Легионе, в частности. Есть такие умные, которые сравнивают меня с «крыловской свиньей», которая «рылом подрывает корни у дуба»… Выходит, что я стараюсь только для себя. Ну что же, и в нашей студенческой семье Легиона нет единой точки зрения на легионные порядки. От имени всех говорить я больше не могу, а потому, дорогой Александр Александрович, все теперь мои письма к Вам не имеют официального характера как выражающие голос всего русского студенчества во Французском иностранном легионе. Кто в конечном счете потерял — предугадать не сложно. Только не я. Оставшиеся два года я дослужу, если буду жив, но больше все равно не останусь, даже если буду французским офицером, что весьма вероятно. В этом Вам мое слово. Итак, дорогой Александр Александрович, такое положение вещей. Пишите. Не забывайте. Крепко жму Вашу руку. Белокуров»