Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

— Я читал твои очерки по литературе и психологии, обе книги «Очерков нашего времени».' Ты любишь разбираться в психологии, дарю тебе этот эпизод. А теперь твоя очередь. Рассказывай. Я слушаю.

Тогда Маргерит вставила:

— «Капитан придвинул кресло к камину, набил трубку, откашлялся и начал». Твоя очередь, Жан-Ришар.

Блок рассказал замечательную историю.

— Ты под Верденом был? — спросил он меня сначала.

Я сказал, что с полком не был, но посетил Верден в 193.7 году и мне было горько. Слишком уж шумливыми толпами, слишком веселясь, слонялись праздные и сытые туристы по дорогам, по которым Франция пробиралась двадцать лет назад, погибая под тяжестью ранцев, ружей, кухонных котлов, волнистой стали — в общем под тяжестью солдатской смерти.

— О да! — воскликнул Жан-Ришар. — Солдатская Голгофа! Во Франции она давно стала местом увеселения. — Он помрачнел. — В особенности для немцев. Во? ображаю, как они теперь там веселятся...

— Ладно, ладно! — вставила Маргерит. — Не надо думать об этом.

— М-да, — сказал Жан-Ришар. — Итак, Верден. 1916 год. Разгар боев. Мясорубка. И вот с отрядам пополнения появился в роте какой-то тип, и сразу он стал мне неприятен. Что-то было противное в его манерах, улыбочка была противная, и глазки как-то бегали, точно искали что-то или от кого-то прятались. К тому же он постоянно вертелся вокруг меня, лез с разговорами, надоедал. И вот в один прекрасный день мой тип получает осколок снаряда и падает, как колода. Главное, он упал в совершенно открытом, незащищенном месте. Ясно и понятно, он там пяти, минут не проживет, убьют. Что делать? Делать было нечего. Мой солдат. Я, как лейтенант, обязан заботиться о нем. Вот я и пополз, чтобы оттащить его в более или менее защищенное место. Ползу, а сам думаю только об одном: когда меня убьют — сейчас или на обратном пути? Но дополз, схватил его и вытащил. Оба живы. И вдруг мой тип разревелся, как ребенок. Плачет и всхлипывает, тянется ко мне и бормочет: «Мне стыдно! Мне стыдно! Простите меня1 Я не солдат. Я полицейский. Меня сюда послали следить за вами, подслушивать ваши разговоры... А вы мне жизнь спасли! Простите. Простите!..» Здорово? А?

Эти старые воспоминания были для нас сейчас воспоминаниями спокойными: они относились к таким далеким временам! Но внезапно в них ворвались муки сегодняшней жизни.

— И что ты с ним сделал, с этим чертом? — спросил я.

— А что мне было с ним делать? В конце концов, он исполнял то, что ему приказали. Он не так уж был виноват. Что с него взять? Кто был хорош в этом деле, так это префектура. Из-под Вердена мало кто возвращался. Это был, можно сказать, город смертников. И префектура не придумала ничего лучше, как послать филеров и провокаторов подслушивать, о чем говорят эти обреченные!

— Но ведь ты был социалист, — сказал я.

— Тем более! Социалисты шли впереди всех самых ярых реваншистов. И я тоже. Префектура должна была это знать. Но я и на префектуру не обижаюсь. Нельзя требовать, чтобы она всегда держала у себя в голове мозги. Это было бы непосильной тяжестью. Я' о другом думаю. Если за мной послали филера чуть ли не в могилу, то этим мне все-таки оказали честь — мне, моей партии! Все-таки, значит, нас боялись, буржуазия не чувствовала себя спокойно. Она рассуждала так: пока война — социалисты воюют. А что будет, когда война кончится? Вдруг армия вернется и скажет: «А ну-ка, пожалуйте к ответу! Сколько вы наворовали на военных поставках? Кто поставлял тухлое мясо для армии? Кто поставлял обувь на картонной подошве? Кто через ино-

странцев продавал Германии французские военные материалы? И вообще кто затеял войну? А?» Вот чего буржуазия боялась со стороны социалистов. Это все-таки было лестно... В ту минуту, конечно. А самое паршивое наступило потом.

— Когда потом? — спросил я.

— После войны, когда в народе действительно поднялись все эти неприятные вопросы. Социалисты пришли тогда к буржуазии проситься, и она взяла их и держит до сих пор на самой вонючей работе, какая только возможна. Ты знаешь, что они делали в сентябре 1939 года? Правительство готовилось раскрыть ворота Гитлеру, и надо было покончить с коммунистами, потому что они одни стояли поперек дороги. Кто же тут особенно отличился? Социалисты! В парламенте они взбегали на трибуну один за другим и кричали, что о депута-тах-коммунистах долго и говорить не стоит: каждому пулю в затылок — и все. Леон Блюм призывал социалистическую партию одобрить все меры против коммунистов, вплоть до смертной казни. А все для чего? Чтобы сдать Францию Гитлеру без помех. Об этом больше всех заботились социалисты. Те самые, которых буржуазия еще боялась в первую мировую войну. Вот они тебе, «Очерки нашего времени»!

4

Мы встретились четырнадцатого июля сорок третьего года и вспоминали, как протекал этот день в Париже, когда мы были студентами.

На улицах творилось такое, будто королевскую власть свергли только что, сегодня утром, а не сто двадцать пять лет назад.

Однако воспоминания наши были все-таки грустны. И не потому только, что в Париже тогда торчали немцы.