Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Лум-Лум с хитрой скромностью попросил кружку воды.

— Какая там вода! — улыбаясь, сказал усач. — Зачем вода? Заходите в дом! Найдется и получше!

— Таких я люблю! — шепнул мне Лум-Лум.

Едва мы сделали три шага, как чей-то веселый голос раздался из сарая:

— Да здравствует Легион! Заходи, старики! Я сыплю за вами!

И тотчас, передвигаясь на руках, вооруженных деревянными колодками в форме утюгов, из сарая выкатился безногий обрубок. Он был в голубом гусарском доломане и в кивере набекрень. Живые глаза весело поблескивали на красивом молодом лице, и черные усики были подкручены лихим гусарским колечком. На груди обрубка красовался орден.

Калека передвигался с необычайной поспешностью, дергая плечами и мотая головой.

— Привет и братство! — воскликнул он, подавая нам руку. — Прекрасно сделали, что завернули! Я-то ведь сейчас не вылезаю из дому! Заходи, старики!

Он говорил нервно и возбужденно.

В доме пианист играл одну из своих грустных мелодий.

— Ничего, — сказал гусар, — сейчас я прикажу брату, чтоб перестал шуметь. Эй, Жильбер! Подобрать поводья!

И, обращаясь к нам, прибавил:

— С тех пор как немцы отдавили мне мозоли, он стал играть все какую-то ерунду на кокосовом масле.

Мы вошли в дом. Пианист сидел спиной к дверям. Играть он перестал, но к нам не обернулся.

— Жильбер! — сказал гусар. — У нас гости! Солдаты Иностранного легиона! Туш!

— Здравствуйте, мсье, — негромко сказал музыкант, по-прежнему не оборачиваясь.

’— Так что если хочешь играть, то давай повеселее чего-нибудь, — продолжал гусар.—А мы тут разопьем бутылочку!

Он вытер пот со лба, потом снова насадил кивер поглубже и даже неизвестно зачем опустил подбородник.

— Садись, Легион!—обратился он к нам. — Какой полк? Второй? Гарнизон в Бель-Абессе? Знаю. Мы там работали. Дыра! Раскаленная сковорода. Разве что огонь сверху, а не снизу... Ах, вы не оба из колоний? Ты волонтер военного времени? Студент? Русский? Здорово! Слышишь, Жильбер? Приятель — русский! Да здравствуют союзники!

Обрубок говорил быстро, громко и не умолкая.

Вошел усач.

— Слышишь, отец? Этот легионер русский! — представил меня гусар.

' — О, я очень счастлив, мсье!—учтиво сказал усач.— Вот уж действительно дорогой гость. Эй, Луиза! Эй, мать! Смотри, какие у нас гости! Русский доброволец! Вот это союзник так союзник!

— Сейчас иду! — послышался женский голос из кухни.

— Рассказывай пока, — настаивал гусар. — Много у вас в России солдат? А царь храбрый? А? Ты, вероятно, здорово его любишь? А? Говори! *

Гусар забрасывал меня вопросами.

— Да, да, мсье, расскажите нам, в самом деле, про Россию, — поддержал и пианист.

При этом он наконец обернулся.

Это был юноша лет семнадцати с болезненно светлой кожей лица. Влажные, слегка приоткрытые губы обнаруживали несколько испорченных зубов. Юноша улыбался, у_тлаз ложились добрые и наивные складки, но оба глаза, странно выдаваясь из орбит, были закутаны в плотную и мутную желто-голубую пелену. Юноша был слеп.

— Да, он не видит! — с грустью сказал усач, заметив, что мы с Лум-Лумом смутились от неожиданности.

— Но это ничего не значит, он зато слышит за двоих! — весело поправил гусар. — Жильбер! Садиться-а-а-а! — произнес он врастяжку, тоном кавалерийской команды.

Дотащившись вплотную до слепца, он ткнулся ему грудью в колени. Слепец схватил его под мышки и поднял. Гусар подтянул стул. Впрочем, он тотчас повернулся на стуле лицом к спинке и, держась за нее, как ребенок, сполз назад наземь.

— Я и забыл про вино! Сидите, бородачи, здесь, я только сбегаю в погреб — и сейчас назад... Я мигом.

Шаркая по полу задом, обшитым кожаной подошвой, и стуча утюгами, он скрылся за дверью. В другую дверь вошла высокого роста, красивая, хотя и не очень уже молодая, женщина. Она была затянута в высокий корсет и носила полугородское, полукрестьянское платье.

— Зачем отпустили Марселя в погреб? Ведь он свалится когда-нибудь и убьется, — встревоженно сказала она и тотчас, сама себя перебивая, обратилась к нам с Лум-Лумом: —Здравствуйте, господа! Я счастлива видеть вас у себя! Простите мой вид, это не зрелище для глаз героев — старуха в грязном платье. Я готовлю обед.

А вид у хозяйки был вполне опрятный. Она кокетничала. Это нам нравилось. Какая странная семья1

Из коридора послышался голос гусара. Он напевал солдатскую песенку:

Одно су в день —

Не уного для солдата.

Да, да! Какая это плата?!

Вино дороже!

Винца уж нам йе пить!

Гусар стучал утюгами и шаркал. Однако слова знакомой песни доносились четко:

Одно су в день —

Не много для солдата.

Да, да! Какая это плата?!

Любовь дороже!

Нам женщин не любить!..

За спиной у гусара, в мешке, остроумно прикрепленном к кушаку, оказалось шесть бутылок вина. Очевидно, седьмую гусар вылизал в погребе: глаза у него блестели, лицо было красное, и кивер съехал набок.

Поставив бутылки на стол и снова подойдя вплотную к брату, он ткнулся ему грудью в колени. Тот поднял его и молча посадил на стул.

Гусар стал разливать вино в стаканы.

Всадники, быстро Седлайте коней!

В поле галопом Скорей!.. —

скомандовал он, ударил своим стаканом о мой и о стаканы Лум-Лума и отца и залпом выпил.