Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

А Лум-Лум продолжал свое.

— Ничего, гусар! — говорил он. — В цирке публика смеяться все-таки будет. Это да! Что да, то да! В публике сидят патриоты. У них у каждого свои ноги при себе, и они на войне наживаются. Они таких дураков любят, как ты...

Послышался стук колес. Раскрылись ворота. Мсье Лорано вел под уздцы Лизетту, запряженную в двуколку. На двуколке восседала мадам Лорано. Она торжественно держала в руках большой, продолговатой формы пакет. Соскочив наземь с пакетом в руках, она подошла к Марселю.

— Лавочка, мама! — сказал безногий, глядя на мать пьяными и безумными глазами. — Одна и та же, что в Германии, что у нас, во Франции.

Он плакал.

— Что с тобой? — сказала мадам Лорано. — Боже мой, он болен! Идем, мой мальчик! Я привезла тебе' подарок. Марсель получит сегодня ноги, мой мальчик будет ходить!

Но Марсель рыдал пуще прежнего.

— Это все наделал мсье Лум-Лум! — закричал слепой.— Он изменник, мама! Он говорил ужасные вещи про войну и про Францию.

Тогда мадам Лорано точно впервые заметила Лум-Лума.

— Это опять ты, негодяй? — завизжала она. — Как ты смеешь? Вон отсюда, мерзавец!..

Она стала наступать на Лум-Лума и внезапно заметила меня.

— И ты тоже здесь, русская свинья?! Союзник?! Вон сию же минуту в Россию! Недаром там немцы бьют вашего брата! Вон отсюда! Весь сброд Легиона здесь! Как вы смеете служить в армии?! Как это позволяют, чтобы изменники и мерзавцы защищали Францию?!

Мадам Лорано пришла в исступление.

А Марселем овладело неистовство отчаяния. Зажмурив глаза, мыча и разрывая обеими руками ворот ру-

145

б В. Финк

бахи, безногий катался по земле, опрокидывая бутылки и кружки и пачкая в красном вине свой голубой доломан.

— Пожалуй, нам здесь нечего оставаться, Самовар!— сказал Лум-Лум, когда усач, привлеченный криками жены, прибежал во двор и, взяв сына на руки, унес его в дом. — Идем, старик!

Мы долго шли молча.

— Не хотят люди, чтобы им глаза открывали, — угрюмо сказал Лум-Лум, когда мы подходили к Большим Могилам. — Все любят быть слепыми клоунами..,

АТАМ 1

Артиллерийскую подготовку начали в десять вечера. Земля гудела и сотрясалась. Она сошла со своих путей. Ее больше не поддерживала сила, оберегающая целость мира. Земля выпала, она упала, ее завертело. Неизвестно было, куда ее швырнет.

Люди стояли под откосом, насупившиеся и молчаливые, и ждали сигнала к выступлению.

Капитан Персье сидел на пне. Он сидел неподвижно, ровный и плоский, заложив руки в карманы и подняв плечи. Петля стека висела у него над правым плечом. Капитан Персье не разговаривал ни с кем, не смотрел ни на кого. Он поджал губы.

В деревне, позади позиций противника, начались пожары. Они не прекращались всю ночь.

Настало утро. Люди стояли под откосом бледные, у них сузились глаза. Бомбардировка продолжалась.

Сенегальским стрелкам было холодно. Был конец мая, сенегальцы кутали носы в шарфы, дули на кончики пальцев и переминались с ноги на ногу, как московские извозчики зимой у костров. Им было холодно.

Буря бушевала. Мы сидели, сжав головы руками. Ожидание мучило нас.

В третьем взводе Эль-Малек, Верзила Эль-Малек, как его звали, араб из племени кулугли, стал громко кричать. Он выкрикивал нехорошие русские ругательства, которым мы его научили. Потом он бросился на землю и стал корчиться в судорогах.

— Это что еще за штучки? — негромко сказал капитан Персье сержанту Уркаду. — Уберите!

Увести Верзилу не удалось. Он схватил булыжник, стал бить себя по голове и упал, обливаясь кровью и крича.

— Объясните этому легионеру, что здесь не родильный дом и кричать нечего! — сказал капитан Персье сержанту и брезгливо посмотрел на командира полуроты, к которой принадлежал сошедший с ума, на молодого лейтенанта Демартини, недавно переведенного к нам из марокканских стрелков.

Но лейтенант Демартини не замечал ни взгляда командира, ни безумия солдата.

— Сегодня туман! — сказал он. — Как в утро Аустерлица...

Лейтенат Демартини донашивал свою прежнюю форму — на нем была живописная полосатая джелаба из верблюжьей шерсти. Он все время то кутался в нее, то распахивал.

Капитан не замечал его, капитан Персье никогда не поворачивал головы без самой крайней надобности.

— Оркестр играет одну ноту, — снова заговорил лейтенант, — меняется только ритм.

Из попыток лейтенанта завязать беседу с командиром ничего не выходило. Капитан Персье не раскрывал рта без самой крайней необходимости.

— Вы не находите, господин капитан, что все это напоминает лирическое аморозо? — снова заговорил Демартини. — Но будет и фортиссимо! Как в жизни.

В голосе лейтенанта звучали странные и подозрительные ноты. Я взглянул на его лицо. Оно было бледно и прозрачно. Глаза уже делались похожи на глаза Эль-Малека.

Капитан Персье сидел неподвижно и молча.

Франши расплакался. Лум-Лум встряхивал его за плечи.

— Я тебя понимаю, Пузырь, — негромко говорил он, — тебе уже хочется поскорей убивать, уже возбужден аппетит. Но нельзя терять голову! Все надо делать с умом. Надо постаратьсй дожить до вечера. Вечером, возможно, будет веселей...

Я слышал его слова как через толстую стенку.