Через несколько минут в нашей яме стала спадать вода. И тут пришел Джаффар.
— А ну, кому помоев? Кому чашечку помоев? — весело кричал он.
Кофе успел простыть. В нем было мало сахару.
По обыкновению паясничая и кривляясь, Джаффар сказал, что ему стоило большого труда убрать «этих двух дураков», которые «развалились посреди дороги с единственной целью не дать легионерам пить утрен-. ние помои».
Стало ясно, атб именно задерживало выход воды из нашего поста, — мертвые стрелки. Я пошел посмотреть — так и есть: Джаффар вытащил их на поверхность и вода схлынула. Мы радостно вздохнули.
Скоро наша артиллерия всадила обычные три снаряда в немецкое расположение. Немецкие пушки выпустили три снаряда в нас.
— Пробило девять! — сказал кто-то.
День начался.
4
Этот день был отмечен особыми событиями.
— Ступай, Макарона, в роту, попроси, чтобы прислали смену. Иди мокрый, как есть. Пускай видят,— распорядился Лум-Лум.
От мокрой шинели итальянца, от его брюк и обмоток валил густой и противный пар. Макарону бил озноб.
— Какой пост? Номер шесть?
Минуя лейтенанта Рейналя, Миллэ отправился прямо к майору Андре и вышел от него улыбаясь.
— Десять суток старшему по команде Бланшару! За напоминание.
В посту известие произвело большое впечатление.
— Десять суток?! — сказал Лум-Лум. — Он плюет нам в глаза? Хорошо!
В походе сажать солдата под арест трудно, но за штрафное время конфискуют жалованье.
— Значит, десять суток я работаю ради прекрасных глаз принцессы?! — говорил Лум-Лум со злобным весельем в голосе. — Ну, если так, отвернитесь, принцесса, я снимаю штаны, они у меня промокли, я должен просушить их!"
Мы все сделали то же самое. Запасное белье было затоплено.
Пост
В наш пост, как в самый отдаленный .и связанный самым неудобным коридором, к тому же штрафной, начальство не заглядывало. Не до нас было и немцам.
— Смотри, фриц так само шинелки бросал! — заорал Незаметдинов и весело заматюкался.
Действительно, немцы тоже сушили на парапете свое барахлишко. Мы обрадовались. Это не было злорадство— вот*, мол, и неприятелю плохо. Это была настоящая радость. Люди назывались неприятелям# и врагами, а вот они, как и мы, доверчиво сушат при нас свои вещи, оставаясь голыми. Когда к нам в яму шлепнулась дохлая крыса, мы все весело смеялись. Как-то стало даже легко на душе. Начальство обидело нас? Плевать! Мы хорошие парни, мы живем дружно и дружим даже с врагами начальства.
— Сейчас, — начал Лум-Лум, — Стервятник думает: «Вот есть у меня легионер Бланшар, по прозванию Лум-Лум! Тип, которого видели с бородой и винтовкой в Алжире, в Габоне, в Тимбукту! Хоть я и вклеил ему десять суток, а он стоит сейчас в посту номер шесть! Если кайзер Вильгельм захочет сунуть свои усы в пост номер шесть, он должен будет переступить через труп легионера Бланшара и запутается в его бороде!» Так он думает, Стервятник! А Бланшар стоит в посту .без штанов! Нате, принцесса, полюбуйтесь, и скорей: после будет дороже! Легионер Бланшар плюет на своих начальников и на их вражду к бошам. Он бошей никогда не
видел. Легионер Бланшар вообще сомневается, монсеньёры кардиналы: удобно ли убивать незнакомых? Прилично ли это? Красиво ли это? Честно ли это? Умно ли это? Он считает, что убивать полезно только некоторых хорошо тебе известных типчиков.
Лум-Лум разошелся и мог болтать долго. Внезапно он умолк и одним прыжком выскочил на парапет.
Оказалось, к нам шел немецкий солдат. Он был без оружия, но мы не знали, каковы его намерения. Лум-Лум бросился к нему.
Увидев, что из нашей ямы выскочил человек, голый, как червь, волосатый, как обезьяна, и татуированный с головы до пят, немец едва не свалился с ног. Лум-Лум, смеясь, подбежал к нему и потащил к нам, ругаясь по-арабски.
Немец прыгнул в яму, немой от испуга. Не попал ли он в среду сумасшедших? Почему все голые?
— Объясни ему, Самовар, что мы разделись назло командиру батальона.
— Да, это смешно, — не совсем, однако, уверенно сказал немец, когда я ему все объяснил. — Вы хорошие парни! Нам тоже скучно. Мы тоже сидим в яме, как дураки.
Немец угостил нас сигарами и попросил хлеба.
— Надо что-нибудь придумать насчет покойников и артиллеристов, — начал он. — Позиция здесь хорошая, и вы ребята тихие. Если бы не покойники и не артиллеристы, можно было бы жить. Пехота французская и немецкая— ребята хорошие. Но артиллеристы... Они сволочи. Они стреляют издалека, а сами не показываются. Еще виноваты покойники, потому что от них идет дух.
— Он прав, этот фриц, — согласился Пузырь.— Если бы не артишоки, здесь была бы сладкая жизнь, потому что начальство сюда редко заглядывает.