Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

— Во-о-от! Во-о-от! — с радостной улыбкой протянул Алексей Алексеевич.—Ты сказала самое главное. Все они принадлежали к солдафонской школе. Война была большая, а они люди мелкие, фельдфебели с генеральскими звездочками. Чем прославился Франшэ? Несколькими проигранными сражениями и приказом о том, чтобы приговоры военно-полевых судов приводились в исполнение немедленно, не позже, чем через двадцать четыре часа после вынесения. А как иначе мог он поддерживать дисциплину в армии? Говорить с солдатами? А что он им скажет? Да он, Наташечка, никаких слов и произнести не сумел бы, кроме как куше и ман-же. Это весь его словарь. Он даже уверен, что солдат и сам ни о чем другом не мечтает. Он солдафон. А почему великий князь Николай Николаевич восстановил в 1915 году порку солдат в русской армии? Потому, что' он с ними говорить не умел. Не было слов. То есть слова-то были, но не у него. Пришла революция и нашла все слова, и солдаты их понимали.

Смеясь, он добавил:

— Потому-то его, вероятно, и послали в девятнадцатом году в Россию, этого ФраНшэ, ликвидировать Октябрьскую революцию и советскую власть. Надеялись: он приедет, построит всех в одну шеренгу — и давай куше, манже, пай и марш к стенке. А он только доплыл до Одессы, а высадиться на берег побоялся. Не та солома!..

И быстро, как бы вспомнив что-то, спросил:

— Да, но я-то здесь при чем?

— Позвольте, — сказал я, — но этот русский полковник, который сопровождал командующего...

— С бородой? Да это был мой заместитель Ознобишин, кумир парижанок, ягуар в любви.

Не могу сказать, как мне приятно было узнать, что я ошибался. Игнатьев очень мне понравился. Не хотелось верить, что это он мог приехать к нам на фронт, видеть, как мы погибаем на чужбине за нашу родину, и не сказать нам ни единого слова ободрения.

Долго потом я оставался под впечатлением вечера, проведенного в обществе супругов Игнатьевых.

Они снова пригласили меня к себе, но я куда-то уехал, а вернувшись в Париж, не застал своих новых знакомых: сбылась их заветная мечта — они переселились в Москву.

S

Спустя лет десять, точнее говоря, веоной 1947 года, в Москве, в Клубе писателей, отмечали семидесятилетие известного советского писателя, автора мемуаров «50 лет в строю», Алексея Алексеевича Игнатьева.

Зал был переполнен. Все места были заняты, на хо-pax сидели, на лестнице сидели, в проходах стояли стеной, в коридоре было не протолкаться.

Юбиляра встретили громовой овацией. Были теплые речи друзей, писателей, читателей, адреса московских редакций, общественных организаций. Близкий друг юбиляра, прекрасный оратор С. М. Михоэлс произнес свою речь, пересыпая ее остроумными еврейскими шутками. Пела по-французски Н. А. Обухова, пел для своего друга И. С. Козловский. Поэты С. Маршак, С. Михалков, Н. Кончаловская, А. Безыменский, Арго, Т. Л. Щепкина-Куперник и даже известная балерина О. Лепешинская посвятили Алексею Алексеевичу стихи.

Мне выпала честь огласить дружеское приветственное письмо, которое пришло на имя юбиляра и его супруги из Франции, от их друзей — Мориса Тореза и Жанетты Верм.ерш.

Выступая на этом вечере от собственного имени, я, нижеподписавшийся, совершил плагиат, в чем сам себя здесь разоблачаю.

Я сказал юбиляру:

— Алексей' Алексеевич, долг платежом красен. Мы с вами поквитались. Вы меня сдали в Иностранный легион, а я вас — в Союз писателей. Тоже не сахар.

В зале раздался веселый смех. Многие, конечно, поняли шутку, потому что знали, что связывало нас с Алексеем Алексеевичем. Но никто не знал, однако, что шутка эта принадлежала не мне, а самому юбиляру. Он и смеялся громче всех.

Вот краткое разъяснение.

Я вернулся в СССР в начале 1938 года. Вскоре мы встретились с Игнатьевыми. Алексей Алексеевич уже был на военной службе. Ему присвоили звание комбрига: оно соответствовало званию генерал-майора, которое он носил до Октябрьской революции.

Едва ли не в первый же мой визит Алексей Алексеевич сказал Мне:

— Согрешихом, знаете, и беззаконовахом.

— В каком смысле? — спрашиваю я.

— Да ведь вот, представьте себе, книгу написал.

— Интересную?

— Я бы хотел, чтобы на этот вопрос ответили читатели. Но как до них добраться? Посмотрите и судите по всей строгости и без снисхождения.

И прибавил из А. К. Толстого:

Что аз же, многогрешный,

На бренных сих листах Не дописах поспешно,

Ил.и переписах,

То спереди, то сзади,

Читая во все дни,

Поправь ты, правды ради,

Писанье ж не кляни.

Я унес рукопись домой. Это оказалась первая книга мемуаров «50 лет в строю». Я прочитал ее в один присест и тотчас передал моему другу Всеволоду Вишневскому, который редактировал тогда журнал «Знамя».

— А как по-вашему, книга может получиться? — спросил автор, когда я поставил его в известность о предпринятых мною шагах.

— Книга-то уже получилась, — ответил я, — надо только ее напечатать. Но Вишневский напечатает, я в этом уверен.

Дня через два раздался телефонный звонок. Я услышал неторопливый голос Всеволода:

— Скажи ты ему, ради Христа, своему автору, что рукопись пойдет. Пусть читает в ближайшем номере «Знамени».