Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

— Интересно! — воскликнул Алексей Алексеевич, когда я закончил эту историю. — Интересно! Во главе чехословацкого правительства тогда стоял такой националист, как Бенеш. Почему же он не защищал престиж своего молодого государства? Хотя бы в таком ничтожном деле, как выдача паспорта? Теперь Бенеш сидит в Лондоне? Бросил свой народ, а сам сидит в Лондоне? Что он там делает, пока народ борется с Гитлером? Играет в бридж с другими беглыми президентами и королями? И ждет, когда народы прогонят немцев? Да? Тогда он явится и скажет: «А вот и я!»

— Не понимаю, — заметила Наталья Владимировна,— ты этого Бенеша когда-то уважал, ты говорил: он милейший человек.

— Как-кая пре-лесть! — протянул Игнатьев свое любимое словцо. — Милейший человек! Ты только не сердись, Наташечка, но ты еще не вполне разбираешься в политике. Только не сердись, пожалуйста. Этот милейший Бенеш оказался банкротом в политике. И он, и правительство Польши, и правительства многих других государств. А теперь вот, с божьей помощью, и правительство Франции. Это банкротство класса, Наташечка. Буржуазия больше не может управлять народами и государствами. Она, во всяком случае, больше не заслуживает доверия. Она — конченый класс. Она — бесплодная смоковница. От нее ничего нельзя ждать, кроме несчастий.

8

В мае 1941 года из оккупированного Парижа приехал Жан-Ришар Блок.

С Игнатьевыми он был знаком давно.

Мы все встретились за завтраком в «Савое» и стали забрасывать Блока вопросами о том, как живет Париж под немцами.

— Как-то я прихожу в Париже в ресторан, — рассказал Блок, — сажусь, заказываю, и мне долго не подают. Я зову официанта. «У вас немцы бывают?» — «Увы, мсье, бывают». — «А немцев вы тоже заставляете так долго ждать?» — «Нет, что вы, мсье! Хозяин их боится, им мы подаем недожаренное, недоваренное, — лишь бы поскорей. Однако я должен вас заверить, мсье, спешка спешкой, но раньше, чем подать им какое-нибудь блюдо, мы в него предварительно плюем. Обязательно!»

Все рассмеялись.

— Я тогда тоже смеялся, — сказал, помрачнев, Жан-Ришар.— Но смешного тут мало. Это была беспомощность отчаяния. Народ был слишком оглушен. Теперь он немного приходит в себя. Каждый день стычки. Немецкий офицер оскорбил постового полицейского, простого полицейского. Тот сразу за револьвер и застрелил его, этого нахала. На фабриках, на заводах страшный саботаж, взрывы, поджоги, поезда идут под откос.

— М-да, — как-то неопределенно сказал Алексей Алексеевич. — А на что надеются? Ведь саботажем немцев не прогонишь. На что народ надеется?

Тут Жан-Ришар несколько замялся.

— Народ надеется на Советский Союз, на то, что именно вы свернете Гитлеру шею.

— Позвольте, позвольте! — воскликнул я. — Но ведь у нас с ним войны нет.

— Сегодня нет, завтра нет, а что будет послезавтра— неизвестно. Не зарекайтесь, — сказал Блок.— Во Франции все уверены, что он непременно кинется на Советский Союз. И что здесь он наконец получит по

зубам. На Западе ему некого бояться. Правительства воевать с ним не хотят, а народы... Что же народы без средств, без армий?.. Ну, взорвут завод. Ну, пустят поезд под откос. Это хорошо рядом с большой войной. А без нее это ничто, булавочные уколы. Отпор он может получить только у вас.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, я спросил Алексея Алексеевича, как долго, по его мнению, война может продолжаться.

Он ответил:

— Уравнение с одним неизвестным.

— Именно?

— Мы не знаем, как союзники, — откроют они второй фронт или не откроют. А от этого многое зависит.

— Но ведь вы не думаете, что не откроют?!

— Ну, не думаю. Ну, откроют. А когда откроют, где откроют, при какой общей ситуации и какими силами? Торопиться они, во всяком случае, не будут. Всю трудную часть войны они оставят нам. Они вполне на нас полагаются. А сами пожалуют, когда победа созреет и нужно будет встряхнуть дерево, чтобы' наполнить корзины плодами.

Какими пророческими оказались эти слова, произнесенные в первые дни войны! Как часто напоминал я о них впоследствии самому Алексею Алексеевичу!

Опытный дипломат, он отлично знал, с кем приходится иметь дело и чего можно ждать.

Вопрос о втором фронте не переставал волновать общество целых три года и неоднократно возникал в наших беседах с Алексеем Алексеевичем.

Каждый раз я видел, как много этот человек знает, как много он еще может написать.

— Вы помните, когда высадился во Франции русский экспедиционный корпус генерала Лохвицкого? — спросил он меня однажды.

— Конечно, помню. В 1916 году.