Иностранный русский

«Здравствуй, Каролина! Давно хотел писать тебе, сейчас есть повод. Я еду в Россию, в твой город, у меня будет много оккупации там, и я хочу еще учить русский язык. В Франции это популярно сейчас. Я еще очень мало образованный. ☺ Надеюсь на твое общество! Я буду у вас 18 ноября».

Ничего особенного, если не считать того факта, что и Каролина оказалась не без методического греха. Переписка оставила свидетельство, потому что студент по имени Алибаба упомянул падеж номер семь, в то время как в русском языке падежей только шесть. Справедливости ради надо сказать, что седьмой падеж когда-то тоже имелся, но сейчас от него остались только жалкие остатки в словах типа «отче», «боже», «княже», «чего тебе надобно, старче!». Звательный падеж, или падеж номер семь, настолько редкое в современном русском языке явление, что даже из школьной программы его, кажется, исключили. Впрочем, я уже начинал привыкать, что методы у наших преподавателей самые причудливые. Одна преподавала русский язык через латынь, другая – через старослав.

Все от большого ума.

Сначала я думал, что читать переписку другого человека будет неловко, но неловкости не ощущал. Дело в том, что в основном в ящике заведующей нашей кафедрой хранились деловые письма, личное проскакивало лишь изредка, да и то было невинно, как степные колокольчики. Кстати, о деловых письмах: с любым другим адресатом я бы уже давным-давно уснул, но даже формальные письма Каролина и ее коллеги – в основном тоже гуманитарии – писали так, что читать было любопытно.

«Еще раз прошу извинить, что не прислала вовремя свою статью в сборник, – писала некая Татьяна Петровна из Екатеринбурга. – Меня одолел не очень мне вообще-то свойственный перфекционизм, и я никак не допишу конец, который мне все не нравится и не нравится. Обещаю, что завтра же усажу себя за компьютер и сделаю – уж как получится».

Каролина отвечала в той же шутливо-вежливой манере:

«Ничего, Татьяна Петровна, вы прекрасно успеваете даже в нынешний сборник, не говоря уже о следующем. Дело в том, что наше издательство все лето не дуло в ус, решив, видимо, что раз у педсостава отпуск, то и им не грех отдохнуть. Присылайте на этой неделе, жду».

«Спасибо, что помните о моей методике, – писала Каролина профессору Торстену Гройсу в Германию. – Большое спасибо за доброжелательную рецензию».

«Я помню не только о методике, но прежде всего о Вас, – куртуазно отвечал Торстен Гройс, оказавшийся мужчиной в возрасте, с благородными сединами. – Надеюсь повидать Вас живьем, а не только в переписке. Жду Вас в Лейпциге на наших ежегодных семинарах».

Не чуждо было Каролине и определенное двуличие. Так, она писала своей одногруппнице Лилии Гараевой, которая, судя по контексту, недавно уволилась из университета, вышла замуж и воспитывала детей, сидя дома:

«Лилечка, как ты правильно живешь!:-) Как я тебе завидую! Тоже мечтаю уютно посидеть дома, заняться чем-нибудь осмысленным и никуда не дергаться! Уволиться из «гадюшника» и посвятить свою жизнь простому женскому счастью – это так правильно!»

Однако в тот же самый день, в письме Павлу Хейфицу, Каролина охарактеризовала Лилию несколько иначе:

«Лилька сама виновата в том, что ее сожрали. Нельзя быть такой курицей. Семья семьей, но домашние проблемы надо оставлять дома, а не тащить их в универ и не вешать на каждого встречного-поперечного. Впрочем, жаль, мозги у нее были, в отличие от многих».