Иноземец

- Машины, чтобы открывать двери. Машины, чтобы подниматься на второй этаж. Маленькие чудеса.

- Машины, чтобы летать. Машины, чтобы летать среди звезд.

Возможно, она чем-то напомнила ему Табини. Он внезапно переступил общепринятую грань вежливости между незнакомцами. Он забыл о титулах и почтительности и ввязался в спор с ней. И дороги назад не видел. Табини не признавал отступления, отступивший перед ним не заслуживал уважения. Наверняка Илисиди точно такая же, он понял это в ту секунду, когда заметил стиснутые челюсти и огоньки в глазах - таких же глазах, как у Табини.

- И вы позволяете нам взять то, что подходит для нас, отсталых.

Ну что ж, на прямые слова - прямой отпор. Он поклонился.

- Я помню, что вы выиграли войну, нанд' вдова.

- Мы выиграли?

Эти бледные желтые глаза были быстры, морщинки вокруг рта говорили о решительности. Она стреляла в него. Он стрелял в ответ.

- Табини-айчжи тоже говорит, что это спорный вопрос. Мы с ним спорим.

- Сядьте!

Уже какой-то прогресс. Он поклонился, придвинул удобную скамеечку для ног, чтобы не возиться с тяжеленным креслом, - вряд ли, подумал он, мое пыхтенье продвинет вперед отношения с этой старой дамой.

- Я умираю, - отрывисто бросила Илисиди. - Вам это известно?

- Все умирают, нанд' вдова. Мне это известно.

Желтые глаза все ещё не отпускали его, жестокие и холодные, уголки рта вдовствующей айчжи опустились.

- Наглый щенок.

- Почтительный, нанд' вдова, к тем, кто сумел долго прожить.

Кожа у глаз старухи собралась морщинками. Подбородок пошел кверху, упрямый и квадратный.

- Дешевая философия.

- Но не для ваших врагов, нанд' вдова.

- Кстати, как здоровье моего внука?

Ей почти удалось шокировать Брена. Почти.

- Вполне хорошо, как он того и заслуживает, нанд' вдова.

- И насколько же хорошего здоровья он заслуживает?

Она схватила узловатой рукой трость, стоящую рядом с креслом, и ударила в пол - раз, другой, третий.

- Черт вас побери! - закричала она, не обращаясь ни к кому конкретно. - Где чай?!

Беседа, само собой разумеется, кончилась. Он был рад узнать, что это слуги, оказывается, покусились на её доброе настроение.

- Простите, что побеспокоил вас, - начал он, поднимаясь.

Трость барабанила в пол. Старуха повернула к нему свирепую физиономию.

- Сидеть!

- Я прошу прощения высокочтимой вдовы. Я...

"Я опаздываю на неотложное свидание", - хотел он сказать, но не сказал. Почему-то на этом месте ложь была невозможна.

Бам-м! - гремела трость. Бам-м!

- Лежебоки проклятые! Сенеди! Чай!

"Она в своем уме?" - спросил себя Брен. Сел. Он не знал, что ещё может сделать - и сел. Он не был даже уверен, есть ли тут вообще слуги и входил ли вообще чай в уравнение, пока ей не стукнуло в голову, но предположил, что личная прислуга вдовствующей айчжи знает, что с ней делать.

Старые сотрудники, сказала Чжейго. Опасные, намекнул Банитчи.

Бам-м! Бам-м!

- Сенеди! Ты меня слышишь?

Может, этот Сенеди двадцать лет как мертв. Брен застыл на скамеечке, обхватив руками колени, как ребенок, он был готов прикрыть голову и плечи, если каприз Илисиди повернет трость против него.

Но, к его облегчению, кто-то действительно появился - слуга-атева, которого он с первого взгляда принял за Банитчи, но это явно не был Банитчи, как показал второй взгляд. Та же самая черная униформа - но лицо изборождено годами, а волосы обильно исчерчены сединой.

- Две чашки, - рявкнула Илисиди.

- Не составит труда, нанд' вдова, - сказал слуга.

Сенеди, предположил Брен. Но ему вовсе не хотелось чаю, он уже поглотил свой завтрак, все четыре блюда. Ему не терпелось избавиться от общества Илисиди и от её враждебных вопросов, пока он не успел сказать или сделать что-нибудь совсем наглое и тем породить дополнительные сложности для Банитчи, хоть его тут и нет.

Или для Табини.

Если бабушка Табини действительно умирает, как она заявила, то наверняка у неё нет причин терпимо относиться к этому миру, который, по ясно выраженному Илисиди мнению, поступил неразумно, обходясь без нее. Вполне возможно, что это опасная и озлобленная женщина.

С лишней чашкой чая действительно не возникло трудностей, чайный сервиз как правило содержит шесть чашек, и Сенеди сунул одну полную чашку в руки вдове, а вторую предложил Брену. Ясное дело, придется её выпить - на мгновение он услышал слова, которые разумные взрослые атеви говорят каждому ребенку, едва начавшему ходить: не разговаривай с чужими, не бери у них ничего, не трогай...

Илисиди деликатно отпила глоток, и её непримиримый взгляд уперся в Брена. Забавляется, ясно как день. Может, думает, какой ты, парень, дурак, что не отставил чашку сразу и не побежал к Банитчи за советом, или потому дурак, что опрометчиво зашел в разговоре слишком далеко, споря с женщиной, которую боится немало атеви - и отнюдь не потому, что она безумна.

Он поднес чашку к губам. Другого выхода не было - разве что постыдное, унизительное бегство, а такого пайдхи никогда себе не позволял. Отпил - и посмотрел прямо в глаза Илисиди, а когда не обнаружил в этом чае ничего странного, отхлебнул ещё глоток.