Иноземия, или туда и снова туда

— Увы, то, что у нас есть, проходит под грифом совершенно секретно, и мы не имеем права разглашать это даже тем, кто с нами сотрудничает. Но, как мне известно, вас должны были предупредить о том, что я сюда прибуду. Наши люди… — на этот раз перебили Зака.

— Да, меня предупредили. Я сделаю все возможное, чтоб помочь вам и послужить своей родине. Пройдемте за мной, я проведу вас на поезд. Необходима ли вам еще какая-либо помощь с моей стороны?

— Нет, спасибо, — несколько удивленно ответил Зак, сам не ожидавший, что на его сотворенный почти экспромтом план так отреагируют. Он ждал проверок, ждал уточняющих вопросов, готовился, в ответ на то, что никто о его прибытии не предупреждал, сослаться на нерасторопность служб связи, которыми бывалые военные всегда недовольны. Однако все обошлось слишком просто. Любой другой на месте Зака заподозрил бы что-то неладное, какой-то подвох. Любой другой, но, как уже наверно можно догадаться, не Зак, на сто процентов уверенный, что все произошедшее является исключительно его заслугой, и только его гениальный ум помог ему преодолеть очередное препятствие. Причем, как это не странно, ближе к истине был именно Зак, и начальник караула, проведя его через кордоны арбалетчиков, посадил Менского на поезд, указал ему, какой именно вагон принадлежит этому артисту и как именно можно в него незаметно попасть. Поблагодарив своего нового товарища за помощь, Зак пообещал, что при возвращении из Масгава он обязательно, если будет позволять режим секретности, расскажет, чем вся эта история закончилась. После чего, наконец, зашел в вагон.

Глава 4. Тронулись!

Ту-тух, ту-тух! Ту-тух, ту-тух!

Колеса, поезд, вчера, сегодня и всегда.

Так как никакого билета у него и в помине не было, то и место ему не полагалось. А значит единственным, что оставалось, найти тот самый вагон, который он по легенде пошел осматривать, и там и остановиться. Потому что судя по газете, артист был таким известным и богатым, что ездил как правило сам один в целом вагоне, доме на колесах, в котором было несколько комнат и душевых. А раз так, то значит и для Зака там место явно найдется. Туда Менский и направился, в по дороге заодно и изучал поезд — чудо техники, которое могло существовать только в мире, где бы было так много сусликов. Надо сказать, что впечатление эта громадная машина на него не произвела — длинная вытянутая колбаса, в которой, теснясь и нависая друг на друге, сидели и лежали пассажиры и грузы. И хоть конечно было приятно, что ты сидишь на месте, а тебя куда-то везут, но все равно, даже тут Зак бы отдал предпочтение кораблю. На судне всегда хоть и шатает, по можно выйти на палубу, на свежий морской воздух, а не надо сидеть в коробке, крышу которой охраняют зоркие арбалетчики. На кораблях места всегда ровно столько, сколько ты захочешь, если конечно это настоящий корабль, а не жалкая развалюха, на которой и от берега страшно отойти. Корабль несет вперед не сила полулегендарных сусликов, вертящихся где-то в глубине металлического чрева поезда в своих колесах, в тесных, плохо продуваемых клетках, а сила вольного морского ветра — стихии, намного более доступной человеческому пониманию. Да и вообще, на кораблях как-то чувствуется жизнь — вокруг туда-сюда шастают матросы, все чем-то заняты, каким-то крайне важным делом. В поезде же, не считая охраны, делом заняты разве что впередсмотрящий, в доступе которого были два рычага, увеличить подачу пищи сусликами и уменьшить ее же, да ветеринар-техник, обязанный следить, чтоб суслики были целы и здоровы, их колеса крутились без трения, а пища и вода подавалась без сбоев. Все остальные на поезде были пассажирами, и потому жизнь тут как будто бы замирала — люди покидали одно место и до прибытия в другое жили в неком совершенно замкнутом мирке, ничего общего с большим нормальным миром не имеющим. Хоть многим это было явно по душе, судя по их одухотворенным лицам да разложенным на столах закускам, для Зак подобная изоляция представлялась чем-то вроде добровольного заключения, которое можно перетерпеть разве что ради великой цели.