ИНСАЙТ

Вечером пришла другая сестра, но я не стал спрашивать про Алису. Лежать мне здесь, видимо, ещё немало, успею. Она поставила на подоконник графин с водой, сунула мне в руки пульт от телевизора и кнопку вызова медперсонала и, наказав звать, если что, удалилась. Пока затихали звуки больницы, я включил телевизор. Работал только новостной канал, и новости были какие-то безрадостные. Повышение уровня самоубийств, какие-то сумасшедшие маньяки и прочая мрачнятина. Я сам не заметил, как заснул.

Когда я снова открыл глаза, было уже темно, только из коридора пробивался слабый зеленоватый свет. Телевизор рябил помехами и издавал странные, немелодичные подвывания. Я щёлкнул кнопкой пульта раз, другой, но без всякого эффекта.

Проклиная севшие батарейки, понял, что лицо под бинтами страшно чешется и пульсирует. Хотелось пить и обезболивающих. Я нажал на кнопку и стал ждать, под жутковатый вой телевизора. Через минуту в коридоре мне послышались шаги и тяжёлое, с присвистом, дыхание, замершие перед дверью палаты. Я подождал и, когда никто не вошёл, прошептал голосом, сиплым от внезапно накатившего страха перед темнотой:

– Сестра. – никакого ответа. – Сестра, это вы?

За дверью мне послышался шелест и тихий, острый смешок. Я замер, чувствуя, как на спине выступил холодный пот, но звук не повторился и, в конце концов, я решил, что мне это всё почудилось. Телевизор мигнул и, простонав напоследок, погас, оставив меня в липкой темноте. В мерцающем коридорном свете, проникающем сквозь матовое стекло двери, я различал мерно тикающие часы, тумбочку, собственные ноги и окно, закрытое глухими чёрными шторами. Было жутковато, как в детстве, когда ты проснулся посреди ночи и хочешь в туалет, но никак не можешь заставить себя не то, что встать, а даже просто пошевелиться. Так я и лежал, не знаю сколько, слушая скрипы и вздохи старого здания. Но через несколько часов жажда и зуд стали невыносимы, пересилив иррациональный страх.

Чертыхаясь, и постоянно пиная себя, что я, взрослый человек, придумываю всякую чушь, я решил снять бинты, чтобы хоть как-то облегчить жжение. На удивление, повязка отошла легко и лицу, от дуновения прохладного воздуха, сразу стало легче. Я счастливо улыбнулся и, решив закрепить успех, попробовал встать, чтобы налить себе воды. Тем более, что сквозь шторы мелькнул красный отблеск занимающегося рассвета. Медленно и осторожно (тело было, словно чужое) я свесил ноги с кровати и, пошатываясь встал на холодный кафель. Графин был на подоконнике и, опираясь на перила койки, я пошёл к нему.

Схватившись рукой за штору, я застыл, смертельно напуганный резким, пробивающим дрожью звуком.

«БОМММ»

«БОМММ»

«БОМММ»

Звенели древние маятниковые часы. Звук был ужасен, он причинял почти физическую боль и я, краешком не дрожащего от страха сознания, удивился, что сюда не сбежался весь персонал больницы.

Пошатнувшись от нахлынувшей слабости, я опёрся о штору, и вдруг она расползлась прямо под руками, будто была сделана из ветхой мешковины. Но мне уже не было до этого дела. Я уставился в окно.

Кроваво-красный свет, льющийся с беспросветно черного неба, высветил отражение моего лица, так туго пересечённого трещинами шрамов, будто его собрали по маленьким фрагментам. Я кричал, глядя на раскинувшийся внизу Город. Моё отражение смеялось.