Инсбрукская волчица (СИ)

Ее белое, как бумага, изможденное лицо имело землистый оттенок, видимо, из-за недостатка света; над запавшими щеками выдавались довольно широкие скулы, а небольшие серые глаза казались застывшими и безжизненными, как у замороженной рыбы. Бледные губы были тонкими, причем нижняя челюсть немного выдавалась вперед, что придавало лицу угрюмое выражение. Прядь сальных волос, выбившаяся из-под серой тюремной косынки, прилипла ко лбу. На запястье левой руки намотана грязная повязка с бурыми пятнами крови; пальцы испещрены многочисленными ссадинами и шрамами. Она выглядела тощей до невозможности -- все косточки можно пересчитать. Мне казалось, что в камере не так уж холодно, однако женщина оставалась в арестантской куртке из грубого сукна, которая болталась на ней, как на вешалке. Растоптанные башмаки, валявшиеся под нарами, явно не соответствовали ей по размеру и скорее подошли бы взрослому мужчине, но, по-видимому, женщина привыкла к ним, как привыкла к решеткам на окнах, отсыревшим стенам, грязи, крысам, тараканам, паразитам и другим неприятным вещам, которые имеются в любой тюрьме.

Два года, сказала она? Значит, эта женщина находится здесь ещё больше? Впрочем, она, скорее, не женщина, а девушка, просто выглядит старше своих лет. С первого взгляда мне показалось, что ей не меньше тридцати, но сейчас я поняла, что едва ли она старше меня.

Интересно, кто она, как оказалась за этими толстыми стенами и за что попала сюда? Говорит таким тоном, будто не надеется выйти никогда... Что же такое она совершила? Должно быть, её вина посерьёзнее разбоя, за который меня приговорили к десяти годам тюрьмы с постоянными вывозами на тяжёлые работы. Хорошо хоть тюрьма в Дебрецене, не так далеко от дома. Может, и сумею пережить все эти годы -- ведь Эрик обещал часто навещать меня.

Сокамерница продолжала лежать все в той же позе, уставившись неподвижным взглядом в какую-то точку над моей головой, и вдруг спросила своим хрипловатым голосом:

-- Тебя как звать-то, новенькая?

-- Ники. Ники Фенчи, -- с готовностью ответила я. -- А тебя?

-- Анна, -- вздохнула сокамерница, -- Анна Зигель. Слыхала о такой?

-- Нет, -- отчего-то смутилась я.

-- Хм-м... А я-то думала, что моё имя раструбили на всю Австро-Венгрию... Тебя за что упекли?

-- Разбой. Одного ювелира обокрала, на очень приличную сумму.

Анна смерила меня взглядом, будто оценивая, и усмехнулась.

-- Ха, ну ты даёшь! А я вот гриль кое из кого приготовила.

-- Какой гриль? - не поняла я.

-- Как какой? Люди-гриль, слыхала о таком блюде? Я их поджарила... Поджарила... -- Анна истерично захохотала, и все не могла остановиться, будто в припадке.

Я смотрела, как она захлебывается от смеха, пока не сообразила:

-- Так ты здесь за поджог?

Анна вдруг прекратила смеяться, молча кивнула и проговорила с долей гордости:

-- В один прекрасный день я сделала мир чище, зажарила людишек в своей гимназии! За это меня собирались казнить, представляешь?! Вот только шиш им! -- Анна потрясла грязным кулачком и по ее лицу скользнула злорадная ухмылка. - Я тогда еще несовершеннолетняя была. Вот почему я здесь. Тебе который год?

-- Двадцать один уже, -- тихо ответила я, -- на прошлой неделе исполнилось.

-- Да мы ровесницы! -- будто обрадовалась Анна. -- А откуда ты?

-- Вообще-то я из Залаэгерсега, а так -- из Будапешта.

-- Повезло тебе, -- хмыкнув, покивала Анна, -- от дома совсем недалеко. А меня вот сначала потащили из Инсбрука в Вену, потом ещё чёрт знает в каких местах держали, пока, наконец, не довезли до Дебрецена. Поверь, это ещё не самое худшее место из тех, где ты могла бы провести свои юные годочки. И вообще, можешь считать, что тебе вдвойне повезло. Сегодня работать не заставят, только завтра погонят, прямо с утра.

-- А ты почему не на работе?

-- Тебя это так волнует? -- бледные губы Анны саркастически искривились, и вдруг она крикнула со злостью: - Не твоё дело!

Я пожала плечами.

-- Конечно, не моё. Я просто спросила...

Анна ничего не ответила, коротко вздохнула и внезапно поинтересовалась:

-- Тебе передачи есть кому носить?

-- Да, -- уверенно кивнула я. -- У меня есть братья и сёстры, они обещали, что не оставят меня.

-- Будешь делиться? -- с плохо скрываемой жадностью спросила заключённая.

-- Буду, -- спокойно ответила я.

После этого Анна заметно повеселела, уже не выглядела такой унылой и осунувшейся. Она соскочила с нар и принялась расхаживать по камере, от окна до двери и обратно, насвистывая что-то себе под нос.

А я наоборот, внезапно ощутила, что на меня наваливается жуткая усталость, реакция на то, что мне пришлось пережить за последнее время. Совсем недавно я понятия не имела, что меня ждет и вот теперь оказалась в страшной тюрьме, где мне предстоит провести много лет. Анна продолжала мерить шагами камеру, не обращая на меня внимания, поэтому я скинула башмаки и прилегла на нары.