Инсбрукская волчица (СИ)

Время, отведённое для свидания, пролетело так быстро, что я не успела и моргнуть. Эрик не стал спорить с часовым и приготовился идти. Он ведь даже не сообщил мне тогда о том, как они "научили" следователя, как он выражался "обращаться с арестантами". И неужели Йодль, наш непримиримый противник, вдруг проявил такую человечность? Редко когда полицейские поступают не по закону, а по совести, и мне было вдвойне приятно.

-- Ну всё, сестрица, давай, до скорого, -- Эрик крепко обнял меня. -- Как только, так сразу.

-- Пока, Эрик! -- сквозь слёзы процедила я.

-- Ну что опять за сантименты, а? -- рассмеялся мой братец. -- Крепись, и всё будет хорошо. Мы тебя в любом случае ждём. Главное, что мы -- семья.

Эрик спокойно вышел и, сверившись с часами, приготовился идти. В это время Анна буквально вцепилась ему в запястье.

-- Эрик, это же я, Анна!

-- Э... Слушай, мне надо идти... -- отнекивался мой брат.

-- Ты что, ты... Уходишь уже? -- дрожь пробежала по печальному лицу. -- Прошу...

-- Ну, знал бы, где падать, соломки бы подстелил, -- Эрик взял, наконец, себя в руки. -- Я найду время для вас обеих, а сейчас мне пора, -- с этими словами он последовал за часовым и исчез за воротами.

Глава 6.

Откровения

Прошло несколько недель после отъезда Эрика. Жизнь в тюрьме текла своим чередом, и я даже перестала замечать, как летит день за днём. Я привыкла к несвободе, к тяжёлым работам, к часовым. Удивительно, как Анна изменилась с тех пор -- стала сдержаннее и даже следить за собой начала. До этого она постоянно ходила в грязи, в саже, в пыли, словом, настоящая каторжница. Что ещё бросалось в глаза, она ревностно прятала письма, смотрела на меня, как удав на кролика. Казалось, она готова любой крысе, что заберётся в камеру, переломить хребет штырём, чтобы не изгрызла письма. В её жизни, наконец, появился смысл, а значит и надежда, что хотя бы после смерти она попадёт на волю.

Я тоже часто перечитывала письма, полученные от Эрика, и записочки от сестры и братьев, вложенные в конверт. Статья "Волчица поймана" лежала среди них -- свидание закончилось, когда я держала вырезку в руках, и поэтому Эрику я ее не успела вернуть. Однажды, когда я хотело перечитать последнее письмо, в котором Эрик сообщал, что вместо него навестить меня приедет Тимея, вырезка случайно выпала из пачки на пол. Анна, которая по своей привычке расхаживала взад-вперед по камере, увидела свою фотографию и, будто коршун, схватила газетный листок и впилась в него глазами.

Я так и не прочитала статью, она была написана по-немецки, а я только немного этот язык на слух. Да и опасалась я читать ее при Анне, и вот...

Зигель приблизилась к газовой лампе, едва освещавшей камеру. Глаза ее бегали по строчкам. Вдруг она дернулась и вскрикнула:

-- Это он, он! Пиявка Дитрих...

Будто в смертельном ужасе она кинулась за нары и забилась там в углу, съежившись и прикрывая голову руками.

-- Не надо, не надо! -- вздрагивая, бормотала она. -- Оставьте меня, ничего я вам не скажу...

Я со страхом наблюдала за очередным припадком: а мне-то казалось, что за последнее время психическое состояние Анны улучшилось. И вот опять...

Глядя, как она стала раскачиваться и дергаться, я испугалась, как бы Зигель не размозжила себе голову о стену. А может, она этого и добивается, чтобы на работу не выгоняли? Но нет, руку она себе резала умышленно, а сейчас впала в ужас от этой статьи. И зачем я держала ее вместе с письмами! Надо было спрятать в другом месте.

Я осторожно приблизилась к Анне и взяла ее за руку, пытаясь поднять.

Она выдернула руку, но я была настойчива. Подхватив ее под мышки, я поставила Анну на ноги и повлекла к нарам, усадила.

Она продолжала раскачиваться и повторяла, как в бреду:

-- Пиявка, пиявка Дитрих... Это все он, он...

-- Кто такой Дитрих?

-- В статье... Откуда она у тебя?

-- Эрик принес. Он в газете тогда работал.

-- Это он написал? -- в ужасе воскликнула Анна.

Вероятно то, что Эрик, к которому она, как мне показалось, уже прониклась теплым чувством, письма от которого были единственной ниточкой, соединяющей её с миром, написал о ней такие слова, поразило Зигель в самое сердце. И я поторопилась успокоить ее.

-- Нет, он всего лишь исправлял ошибки -- это была его работа. Многие журналисты пишут безграмотно, а наш Эрик всегда был отличником.

-- Значит, не он? Правда, не он? -- с надеждой в голосе спросила Анна.

Я заверила ее, что в 1908 году Эрик занимался только редактированием чужих статей.

Мне было очень любопытно, что же такого было в этой вырезке, от чего Анна пришла в такой ужас, и я попыталась осторожно вытянуть у нее из рук клочок газеты. Но она оттолкнула меня и прижала бумажку к груди.

-- Что там написано? -- спросила я и объяснила: -- Я ведь не читаю по-немецки.