Инсектопедия

Но столь же реальна противоположная проблема. Проблема чрезмерного внимания к предыстории. Как вы можете понять, что может происходить, что могло бы произойти и что действительно происходит теперь, когда перед вами столь убедительная предыстория, не позволяющая вообразить иные или попросту более широкие сюжеты?

Конечно, может статься, что самцы толкунчиков – обманщики, а самки толкунчиков – дуры. Но также возможно, что самцы и самки толкунчиков не воюют между собой без передышки и не всегда поддерживают отношения в духе мыльных опер. «Возможно, животные иногда лгут друг другу, – пишет эволюционный биолог Джоан Рафгарден, – но биологи пока ни разу не поймали их на лжи» [414]. Она предполагает, что животные честны, пока кто-то не докажет их изворотливость, что они обладают способностями, пока кто-то не докажет их неспособность. А если, вслед за Рафгарден, мы предположим, что самки толкунчика знают, что делают? Что если эти пустые аэростаты – действительно дары, просто мы не понимаем их ценность? Может быть, самки испытывают экстаз от ощупывания этих крохотных чешуек. Или пленительное расслабление. Возможно, чешуйки пробуждают воспоминания или какой-то аппетит. Возможно, они имеют символическую ценность – полны нежности и глубокого смысла. Возможно, они просто нравятся толкунчикам.

Как нам избежать превращения толкунчиков в героев какой-нибудь «просто сказки» Стивена Джея Гулда – сказки, которую нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, так как она начинается с некоего бесспорного механизма (в данном случае выбора полового партнера, которым движет конфликт между полами) и подгоняет под готовый тезис все результаты экспериментов? А если, например, мы предположим, что среди толкунчиков отношения бывают самыми разными, в соответствии с теми разными типами поведения, которые уже наблюдали биологи? Что, если мы предположим: готовность многих самок толкунчика принимать комочки ваты – знак того, что это не «никчемный» предмет, а нечто, обладающее неведомыми нам ценными качествами? Разве не очевидно, что крайне сложно угадать, что представляет собой некий предмет и чем он полезен с точки зрения существ, чей образ жизни так отличается от нашего?

4

Август 1877 года. Карл Роберт Остен-Сакен стоит среди деревьев на задах отеля в Гурнигеле, загораживая рукой глаза от солнца, глядя на пятна света в кронах, удивляясь ослепительным вспышкам Hilara sartor, пересекающих в танце солнечные лучи.

Лето 1949 года в округе Марин, Калифорния. Эдвард и Берта Кессель застыли, как истуканы, чтобы не вспугнуть совокупляющихся Empis bullifera и особенно самку, изучающую свой изящно завернутый подарок.

Май 2004-го, ферма в графстве Файф, Шотландия. Наташа Леба вынимает пинцетом дохлое насекомое из лапок самки Rhamphomyia sulcata и, безнадежно надеясь не прервать коитус насекомых, бережно заменяет добычу комочком ваты.

Конец 2009-го или еще более далекий момент будущего, и мы снова в той же точке – между неизбежностью сравнений и сознанием основополагающих различий. Мы всё там же, снедаемые жаждой познания, вооруженные своими всевозможными инструментами анализа и интерпретации, пытаемся установить как объективные принципы, так и следы прожитой жизни по загадочным приметам поведения, наблюдаемого извне. Мы всё там же, где-то между приведением к общему знаменателю, которое делает вещи постижимыми, и великодушием, которое придает им всю полноту жизни. Вот мы, снова попались на соглядатайстве, всё еще подсматриваем – на сей раз за крохотными мушками и их сверкающими дарами.

U Незримое The Unseen

1

Иногда поздно ночью я слышу шорохи. Я работаю на верхнем этаже в своей комнате, пишу книгу на самом верхнем ярусе здания, примостившись на крыше, размышляя о насекомых и обо всем, что они мастерят и делают, сижу за своим письменным столом в этой приземистой коробочке, покрытой сверху слоем черного битума, чтобы не промочил городской дождь.

Окна закрыты сеткой. Но есть также раздвижная дверь, и если выйти наружу, на мягкий битум, покрытый серебристой пленкой, и посмотреть налево, то дух захватывает от просторов Гудзона, особенно зимой, когда деревья стоят голые и на черной лакированной глади реки посверкивают огни Нью-Джерси.

Днем мимо пролетают белые цапли и краснохвостые сарычи, держа путь в Центральный парк. Кардиналы, зяблики, голубые сойки, писклявые плачущие горлицы и растрепанные голуби присаживаются к нам на перила. В сумерках на деревьях внизу безумствуют воробьи. Чуть позднее мы с Шэрон спускаемся в парк Риверсайд, проходим мимо железнодорожного тоннеля, где ночует со своими кошками и енотами Бруклин (шесть лет в морской пехоте, двадцать четыре года на американских улицах без крова), где мы наблюдаем, как городские дикие животные ищут пищу на помойках в тусклом, унылом свете фонарей.