Инсинуация

Брюнет и бровью не повёл, делая очередную, последнюю затяжку перед тем как затушить на две трети выкуренную сигарету вмонтированную в столешницу пепельницу и… продолжить как ни в чём не бывало свою прерванную тираду тем же невозмутимым голосом с неизменной тональностью бездушного циника.

– Кого-то оскорблять? Простите, вы это о ком? О себе? – ни улыбки, ни издевательского смешка, хотя лучше бы он действительно всё свёл в шутку, ибо от его нацеленного в покрасневшие свиные глазёнки Пола Гилмора добивающего взгляда сводило живот и цепенело по всему позвоночному столбу даже у Дэниз Эпплгейт. – А я-то всегда полагал, что добившийся по собственной воле пределов своих мечтаний столь безупречный, единственный и неповторимый в своём роде уникум обязан быть выше любых человеческих предрассудков и каких-то там нелепых оскорблений на свой счёт. Разве возможно пошатнуть самую надёжную опору под ногами того, кто так гордится своим жизненным выбором, исключительными приоритетами и всеми достижениями; кто переполнен до краёв лишь наиценнейшими добродетелями и достоинствами, выделяющими его на фоне остальной безликой массы серых людишек? Это всё, конечно, зашибись, как круто, и лично я не имею к подобным людям никаких навязчивых вопросов. Хотя, вру. Вот к вам у меня-таки один нарисовался, прямо по ходу. И прошу заранее прощения за его нескромный контент… Пол, скажи, только честно и без утайки. Ты ведь честный парень, я не ошибся? Честный, искренний, благодетельный… Ну, так вот, Пол!

Эту машину смерти уже ничем нельзя было остановить, как и управляющего ею Дьявола, который и не думал умолкать или давать своей жертве хотя бы нескольких секунд мнимой передышки. Просто пёр, налегал и давил, наблюдая с невозмутимой хладнокровностью изощрённого палача-садиста как та корёжится, беспомощно хватая посиневшими губами отравленные глотки кислорода.

И, как видно, ему действительно было мало только добивать словами. Он даже поддался чуть вперёд, оттолкнувшись от спинки своего кресла, чтобы облокотиться изгибами локтей о колени и сцепить изящным жестом пальцы рук в расслабленный замок, буквально «нависнув» над лицом сидящей напротив безмозглой добычи. Чтобы не только следить с очень близкого расстояния за её предсказуемой агонией и не дай бог не пропустить ни одного возможного изменения в её постоянно меняющемся взгляде, но и аккуратно срезать лоскут за лоскутом беспощадными клинками собственных глаз её такие сладкие страхи с первыми ростками шокирующей боли.

Вот когда Дэниз стало не по себе в истинном понимании данного значения. Если он переведёт на неё подобный взгляд, она же точно не выдержит…

– У тебя ведь встаёт, когда ты время от времени как бы «ненароком» задеваешь рукой или бедром свою соседку? Это у тебя что? Какая-то особая форма перверсии? Типа… растягиваешь удовольствие, смакуешь минуты, дышишь её ароматами до звона в яйцах? Сколько тебе ещё нужно вот таких вот извращённых манипуляций, чтобы наконец-то кончить? Ещё несколько минут или «нечаянных» прикосновений? Потом побежишь в туалет и спустишь в унитаз?

Если Дэнни откровенно придавило последними фразами брюнета практически намертво к сидению и спинке её кресла неподъёмной свинцовой статуей, контузив буквально до глухоты, частичной слепоты и аритмичного перебора взбесившегося сердца, то Пола Гилмора, наоборот, со стремительной лёгкостью и несвойственной его комплекции живостью подбросило с места вверх, как ту реактивную ракету или подорвавшегося на мине криворукого сапёра. Удивительно, как он ещё после подобного манёвра не набросился с кулаками на своего обидчика в ту же секунду и с тем же энергетическим запалом.

– Да… кто… как вы… с-с… смеете?!.. Кто… кто вы… – сказать, как его клинило и, как сильно он заикался – не сказать ровным счётом ничего. Это вообще было сложно описать словами – само состояние человека, переполненного абсолютно неконтролируемым негодованием и немощной яростью, граничащими с подступающей истерией в истошных срывах поросячьего визга. Его так и порывало обложить этого в конец охреневшего красавчика Голиафа в чёрном всем имеющимся запасом своей богатой ненормативной лексики, но, видимо, для Гилмора даже это оказалось непосильной задачей.

Его попросту перемыкало, или же удерживало на крайних гранях животных инстинктов самосохранения какими-то невидимыми чудо-нитями. Хотя, да, он то и дело сжимал и разжимал свои толстые, как свиные сосиски пальцы в пухлые кулачки, которые даже с наличием избыточного покрова подкожного жира не выглядели столь же внушительными и реально опасными, как у его совершенно невозмутимого обидчика. Наверное, внутренний боксёр, что так рвался в бой подобно Моське на слона, намеренно распаляя себя изнутри, всё же уступил крошечному зёрнышку человеческого интеллекта, что так вовремя успел нашептать своему хозяину о неравноценном физическом потенциале обоих мужчин.