Инспектор Лосев

– А вот так и понимать. Велела, значит, еще висячий повесить. То есть, значит, петли под него врезать. Ну, и за все, понимаешь, дыней расплатилась. «Ты, говорит, ее продай. У тебя ее с руками схватают. Она не наша, она, говорит, с Ташкента». Ну, я и снес. Верно, дали неплохо. На две… этих… хватило. Извиняюсь, конечно.

Я догадываюсь, что речь идет о второй Вериной соседке, работающей на железной дороге. Но на всякий случай спрашиваю:

– Где же она работает?

– А с бригадой поездной мотается туды-сюды, значит. Очень даже самостоятельная баба… и!..

Жилкин неожиданно громко икает, все его тщедушное тело сотрясается, и он чуть не сваливается с краешка стула. Взмахнув руками и вновь утвердившись в этом зыбком положении, он сердито бурчит:

– Ух, берет. Определенно соснуть надо…

– Уже скоро, – подбадриваю я его. – Так вы говорите, самостоятельная она женщина?

– А то! Другой раз спросила, продал я ту дыню али нет. Сколько дали. И, значит, еще мне две сунула, на продажу, – довольно толково поясняет Жилкин и с горечью заключает. – Моя б такая была, и-их… бонба, а не женщина, я так скажу. Усе разорвать может.

При этом он энергично взмахивает руками и снова чуть не сваливается с кончика стула, на котором только что с таким трудом утвердился. Я сознательно не предлагаю ему сесть поудобнее, опасаясь, как бы он тут у меня не уснул, а рискованное положение, которое он сам же избрал, заставляет его не терять бдительности.

Мне кажется, что сам Жилкин непосредственно в преступлении не замешан, он, скорей всего, не грабил комнату Веры и тем более не участвовал в убийстве. Но где-то рядом с этими событиями он все-таки находится. Ведь принимает же он всякие поручения. Вот о дынях он рассказал весьма охотно. Интересно, не расскажет ли он так же охотно и о костюме, с которым его задержали, и о тех, кто поручил ему этот костюм продать?

– Так, насчет дынь ясно, – говорю я и небрежно спрашиваю: – Ну, а костюм за сколько велела продать?

– Чего?.. – словно не расслышав, переспрашивает Жилкин и, деликатно прикрыв рот, снова икает, на этот раз, правда, не так болезненно. – Чего говорите?..

Я все так же небрежно повторяю вопрос.

Жилкин скребет свалявшиеся темные волосы на затылке и неуверенно говорит:

– Вот уж… ей-богу… чтой-то запамятовал. Это уж со мной завсегда так. Как с рельс сошел, все из головы вон.

– Как выпьете, так, значит, с рельс и сходите?

– Ну зачем? – обиженно рокочет Жилкин, отводя глаза в сторону. – От этого дела я с рельс нипочем не сойду. А вот как, значит, меня из рынку вынули и сюда, значит, на новые рельсы поставили… Так ведь?.. Ну, и колесики у меня здесь, – он не очень твердо указывает корявым пальцем на лоб, – того… в другую сторону, значит, завертелись. Вот ежели бы соснуть дозволили…

– Дозволим, дозволим, – утешаю я его. – А пока напомню, что костюм тот вы продавали за восемьдесят рублей. Сколько же себе оставить собирались?

– Я-то?..

– Да, вы.

– Ну, значит, что ж… я, значит…

Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.

– Ух, берет, зараза… – уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на краешке стула.

– Отвечайте, Жилкин, – строго говорю я, начиная уже терять терпение. – Чей костюм вы продавали?

– А ничей! – с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок. – Свой. Велик мне, вот я…

– Да костюм-то женский.

– Женский?.. – озадаченно переспрашивает Жилкин. – Ну, тогда чего ж… Другое дело, значит…

Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:

– Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?

Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:

– Небось Сидор…

– Это кто такой?

– Сидор-то?

– Да, да, Сидор.

– Известное дело кто. Кум мой.

– Где работает?

– Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы…

Я встаю.

– Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.

– Ни-ни, – Жилкин откидывается на спинку стула и машет перед собой руками. – Нипочем не поеду. А может, это не Сидор? Почем вы знаете?

– Это не мы, это вы должны знать.

– Ни-ни. Я своего друга не продам, – упрямо крутит головой Жилкин. – Меня хоть на куски, хоть как. Слова не скажу.

– Ну, а если этот друг кражу совершил? – спрашиваю я. – Или еще чего похуже? Тогда как?

– Тогда пущай сам и кается.

– Что ж, у вас и вовсе совести нет, Жилкин?

– Как так – нет? У меня ее знаешь сколько? Да я скорее руку дам отрубить, чем куда ею залезу. Я лучше как-никак заработаю, допустим сказать, на бутылку, чем ее, допустим сказать, украду. Извиняюсь, конечно.

– А другие, значит, пусть что хотят, то и делают?

– Это меня не касается. У меня совести только-только на себя хватает.