Инспектор милиции

— У нас количество людей, потребляющих спиртные напитки, с каждым годом все уменьшается, так же как снижается преступность, — ответил я. На этот вопрос у меня был ответ в лекции. Но значительно позже. И теперь вся стройная система полетела к черту.

Я чувствовал, как на моем лбу выступили капли пота, и достал платок. Мои пальцы оставили на нем явственные чернильные пятна. Если теперь вытереть им лицо, чернила перейдут на него. Покомкав платок в руках, я сунул его обратно в карман.

Наизусть продолжать я уже не мог. И пока отыскивал место, на котором остановился, мысленно кляня перебившего меня вопросом, в зале поднялся шумок.

Строки перед моими глазами плясали, путались, я совершенно растерялся. Найдя наконец фразу, нужную мне, я уткнулся в бумагу и стал шпарить, не поднимая глаз на аудиторию.

И полетели слова о том, что алкоголизм — наследие прошлого, что преступность сократилась бы наполовину, если бы люди перестали совсем потреблять горячительные напитки, что опьянение недопустимо для советского человека и чуждо его моральному облику. Круглые фразы, с законченными формулировками. Когда я дошел до влияния алкоголя на распад семьи и брака, я поднял глаза.

Меня слушало от силы человек десять. Я посмотрел на Колю. Он напряженно вглядывался в шевелящиеся ряды голов, словно гипнотизировал, чтобы сидели спокойно. Аудитория частью дремала, частью перешептывалась, делилась станичными новостями, перекидывалась шуточками.

Мой голос сник. Я вдруг вырвал из общей массы седую шевелюру Арефы Денисова. Он смотрел на меня печально и, как мне показалось, переживал за меня, за ту неловкость, которая назревала неотвратимо.

Коля Катаев не выдержал и постучал карандашом по графину. Но этот тупой звон, вконец лишивший меня уверенности, только на минуту утихомирил станичников.

Когда я дошел до фактов, которые, по моему мнению, должны были заставить задуматься и охать слушателей (действие алкоголя на животных, на человека и печальные, даже трагические последствия этого), появились первые дезертиры. Они, пригибаясь, потихоньку пробирались к выходу. Дело окончательно проваливалось…

Я понял: надо спасать положение. Но как? Факты и цифры для них — пустая арифметика, абстракция, так же как и те истертые, читаные-перечитаные и слышанные-переслышанные фразы, которые я пачками выписал из книжек, брошюр и которые теперь не доходили до них. Доконала меня спокойная реплика:

— Для чего же ее, растлительницу и совратительницу, продают, горькую-то? Пистолеты-наганы вон не продают…

Я споткнулся и стал. Как израсходовавшая горючее машина, окончившая свой бег по инерции…

Пропади пропадом тот час, когда я затеял всю эту историю!

— Рассчитывают на возрастающую сознательность народа… — ответил я с пафосом. И мой голос потонул в громе смеха.

— Пусти козла в огород! — ухнула какая-то женщина, теребя своего соседа, по всей видимости, мужа, за жидкий чуб. — Будет сосать, пока за вихор не оттащишь. Запретить ее!

— Прокуратурой запретить! Все женщины спасибо скажут!

— Ишь, все! — усмехнулся один из мужиков. — Нонче вы похлеще нашего прикладываетесь… Вовсю используете равноправие…

Мужичка дружно поддержали. Кто искренне, кто из озорства.

Я, честно говоря, обрадовался передышке. И Коля Катаев понял, что надо накалить обстановку. Он не стучал по графину, с улыбкой смотрел в зал.

Что вопрос всех волновал, это чувствовалось. Всех задевал крепко.

…Порыв мой был честный. Это был действительно порыв, в котором искренность, разум, наболевшее вырывались единым дыханием словно одна фраза, которую долго ищешь, пригоняя мысли и слова в четкий пучок чувства.

— Мне повезло, — сказал я тихо и кажется взволнованно, когда страсти, бушевавшие в моих слушателях, почти улеглись. — Мне повезло, что мой отец не погиб на войне. Это хорошо, когда у тебя есть отец.

Я вдруг увидел, что простые слова, обыденные и мои, совсем отличные от тех, которые я только что тарабанил с чужих страниц, заставили зал умолкнуть. И удивиться их простоте.

— И какая глупость, какая, черт возьми, жестокость по отношению к своему сыну оставить его сиротой в наше время. Вы знаете, о ком я говорю. Умирают от болезни, от старости, от несчастного случая, в конце концов геройски, на посту. Но от водки!..

Я захлебнулся волнением, перехватило горло. Заскрипели стулья: люди невольно оглядывались, ища вдову Герасимова. Но ее не было. И они знали, что ее нет. Что она не ходит ни в кино, ни на концерты. Высматривали так, на всякий случай.

— Я знаю, — звучал мой голос в полной тишине, — что до сих пор в станице шушукаются. Обвиняют во всем меня. Но вы поставьте себя на мое место. Представьте себе, что могло получиться, не изолируй я Герасимова в ту злополучную ночь. Что могло произойти с его женой, ребенком? Что бы вы говорили тогда?

— Правильно сделал! — вылетела из зала реплика. — Перестрелял бы, это точно…

Я уже не думал о том, что надо говорить. Меня слушали. Внимательно и сочувственно.

— Скажу откровенно: впервые видел смерть. И вы поймите, каково мне? Это первый год моей работы.