Инспектор милиции

— Да не она, а Бабочка, стало быть, корова ейная. Я начал терять терпение.

— Ну и что?

— Как что? Пущай платит эту самую конфискацию.

— Компенсацию, вы хотите сказать?

— Нехай буде конписацию. Уж больно бодучая Ба­бочка.

— И сильно покалечила? — спросил я.

— Чуть не полбока разодрала…

Вот чертовщина, ну и задала мне бабка задачу!

— Как вы думаете, был тут злой умысел?

— А поди разберись, корова не человек. Бабочка всех без разбору калечит.

— Значит, у вашей соседки Крайневой умысла не бы­ло? Как же требовать с нее компенсацию?

— Но сам факт покалечения имеется!

— А Крайнева при чем? — Я не удержался и повысил голос.

Ледешко насупилась.

— И вы, значит, заодно с ними…— Она стала завора­чивать в платочек договор с колхозом.— Ладно. В район поеду.

Еще не хватало! Представляю, какой смех будет в РОВДе. Нет, отмахнуться от старухи нельзя. Придется разбираться.

Я вздохнул.

— Хорошо. Пишите заявление.

Ледешко уселась за бумагу с явным удовольствием,

— И еще этот Чава.

— Какой Чава?

— Пастух.

— Это его имя или фамилия?

— Вроде клички.

— Клички только у животных бывают. Люди имеют имя и фамилию,— сказал я как можно строже.

— Сергей Денисов,—поспешно поправилась Ледеш­ко.— Цыган между прочим…

— Цыгане, русские — все равны.

— И я так же думаю, товарищ начальник,— подхва­тила жалобщица.— Все и должны держаться наравне. А то, например, ежели ты цыган — тебе лошадь можно иметь и без налогу. Вроде бы цыгану лошадь с рождения полагается. А другим до последнего времени было так: имеешь скотину — плати налог.

— Теперь и вы можете иметь лошадь. Без налога.

— А на шо она мне?.. Так Чава этот изводит моего бугая. Сами, говорит, гоните его в стадо. А за что, спра­шивается, ему колхоз денежки платит? Между прочие, их личная корова тоже в колхозном стаде.

Наконец Ледешко ушла. На душе было грустно. «Ну, Дмитрий Александрович, тебя можно поздра­вить с первым делом! Здесь тебе и мучительные ночи над разгадкой рокового преступления, и погоня за хитрым, коварным и опасным преступником…»

А какие мечты роились в моей голове четыре года назад! В зеленом Калинине, с трамваями, троллейбуса­ми, с Волгой, одетой в бетонные берега.

И мечты эти начались с той набережной, в тот октябрь­ский вечер, когда я принимал участие в задержании пре­ступника.

Была ночь с ворохом скрипучих осенних листьев под ногами, густая маслянистая река и таинственные фона­ри, легонько раскачивающиеся на ветру. По ту сторону реки уже спали дома.

Как сейчас, помню волнение, когда двое оперативни­ков скрутили здорового, мрачного детину. Я помогал всем, чем мог. Вот где пригодился мой разряд по самбо.

Мы отвели его к серому «Москвичу»,

А потом я, распираемый гордостью, шел домой из от­деления милиции. Меня затаив дыхание слушала ба­бушка и все подставляла то котлеты, то хлеб, то яблоки. Мы просидели с ней на кухне часа три.

Мои однокашники мучались, какой институт выбрать. А я уже твердо знал: моя профессия — следователь. И подал заявление в МГУ на юридический факультет,

Я до сих пор уверен, что срезался из-за глупого во­проса— сколько государств в Африке. Действительно, на кой черт надо человеку знать это? Да и знал ли сам почтенный профессор МГУ? Как это можно знать, когда они, наверное, возникают каждый день, каждый час. Во всяком случае, мне так кажется, когда я читаю газеты…

Потом было два года службы в армии. Но все-таки мне удалось учиться в Москве. Только не на улице Гер­цена, где юрфак, а в Черкизове. Сосватал меня в школу милиции кадровик из Калининского областного управле­ния внутренних дел, заверив, что следователем можно стать и таким путем.

…И вот я достаю новую, чистую папку, вкладываю в нее заявление Ледешко и пишу: «Дело о…»

Долго и безрезультатно мучаюсь над дальнейшей формулировкой.

И первая папка ложится в сейф пока безымянной.,

Чтобы разобраться с этим делом, надо съездить на хутор Крученый, расположенный в нескольких километ­рах от станицы.

Я посмотрел в настольный календарь, куда вносил по­метки и разные записи. Так, на память. И для солид­ности.

Мне предстояло еще написать Алешке письмо. Это моя сестра Аленка, которую я так звал с детства.

И еще что-то будоражило меня. Да, зайти бы в биб­лиотеку.

Но под каким предлогом?

2

Вечера здесь хорошие. Они мне понравились сразу. Нагретая за день степь прибоем накатывает на станицу теплый воздух, повсюду разлита благодать. И тишина. Ее лишь изредка нарушает сытое похрюкивание сосед­ской свиньи в катухе[3] или далекий перебрех собак.