Инспектор милиции

— Отставить шуточки, — остановил я их и спросил у Любы: — Расскажите, как все произошло. С чем вы ее задержали?

— С яйцами, — ответила девушка.

— Где они?

— Под кофтой, — сказала девушка. — А вы отвернитесь, Дмитрий Александрович… И вы, ребята, что уставились?

— Пошли, выйдем, — предложил я дружинникам.

Мы вышли в коридорчик. Парни хихикали, перемигивались. Я видел, что им очень хотелось бы поскорее отсюда удрать. В станице их теперь засмеют: с бабой связались, да еще при каких обстоятельствах.

— Можно! — крикнула Люба.

На столе, на газете, высилась внушительная горка яиц, грязных, в курином помете. Несколько штук было раздавлено. Белая скорлупа заляпана белком и желтком.

Нарушительница сидела на диванчике, запахивая кофту, чтобы скрыть желтые разводы.

— Сорок четыре — это же надо ухитриться!

— Мне их выписали на трудодни, — мрачно твердила Сычова. — Спросите у завфермой.

— А почему тогда вы прятали их за пазухой? — спросил я.

— Не прятала. Сумку дома забыла… — отвечала она уже не так уверенно.

— Гражданка Сычова, давайте лучше начистоту. Вы эти яйца украли?

Она посмотрела на меня с ненавистью.

— Я спрашиваю, — повторил я.

— Не буду я тебе отвечать. Как бы ни сказала, все равно в каталажку меня отвезешь.

— Если надо будет, отвезу.

— Это тебе как маслом по сердцу, — ухмыльнулась она. — Погоди, мы на тебя управу найдем…

— Давайте не «тыкать», — сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться.

— Завидуешь, — не унималась Сычова, — завидуешь, что у моего мужа был авторитет, а у тебя нету… Девок в свою компанию тащишь! — Она указала на Любу. — Знаем, для чего ты с ней в физкультурном зале запираешься…

Люба Коробова смотрела на нее, расширив глаза. — Сычова, не забывайтесь! — задохнулся я.

— Я тебе отвод даю. Имею право! — вдруг закричала она во весь голос. — Отвод даю! Граждане, товарищи, он меня специально засадить хочет! Интерес у него есть… — Протянула она руки к присутствующим: — По закону он не имеет права, Митьку извел…

Я тебе отвод даю. Имею право! — вдруг закричала Сычова во весь голос.

— Маша, Маша, не лезь в бутылку, — загомонили разом колхозницы.

— Напортишь себе!

— Так накадишь, что святых задымишь…

— Опамятуйся, дура!

— Все, поговорили! — сказал я громко. В комнате наступила тишина. — Будем составлять протокол.

Крик Сычовой сменился рыданиями. И пока женщины успокаивали ее и отпаивали водой, я стал выяснять у Любы, как все произошло.

Дружинники, оказывается, караулили несколько дней. Все больше утром и вечером, после окончания работы птичниц. Но впустую. Несколько работниц попались с яйцами. Но это был пустяк: два-три яйца всего.

А сегодня днем идут они по дороге от птицефермы. Люба сразу заприметила, что впереди шагает Сычова. Да как-то не так. Руки неестественно растопыривает. Нагнали они ее, нарочно разговорились. Сычова все старалась отстать. Тут как раз проезжала машина с колхозниками в центральную усадьбу. Ребята остановили ее. Сычовой ничего не оставалось делать, как полезть с ними в кузов. Пробралась она к кабине, стала держаться за борт. И уже около самой Бахмачеевской шофер остановился почему-то, а затем резко рванул вперед. Ну, она привалилась грудью к кабине. И потекла из кофты яичница…

Мы составили протокол, все честь по чести. На всякий случай я позвонил на птицеферму. Конечно, яйца оказались ворованными.

Я колебался, что делать с задержанной. Пугнуть — как советовал Нассонов? Такую не запугаешь. Сколько раз сходило с рук. Еще больше обнаглеет. Наказать? Представляю, какую бучу поднимет ее муженек!

Я прошел в кабинет Ксении Филипповны и позвонил председателю.

Он попыхтел в трубку, покрякал. И спросил:

— Значит, много шуму наделал?

— При чем здесь шум? Хищение налицо. Вы бы слышали, как она крыла всех.

— От этого, положим, не умирают, — усмехнулся Геннадий Петрович, сам любивший крепкое словцо. — А вот воровство пресекать пора. Скажи, как это она ухитрилась столько яиц в пазуху упрятать?

— Ухитрилась, — сухо сказал я.

— Коммерсантка. — Он помолчал. — А зачем, собственно, ты звонишь мне?

— Ваше ведь задание выполнял, — в свою очередь усмехнулся я.

— Выношу благодарность перед строем.

— Спасибо.

Я медлил. Чувствовалось, что Нассонов тоже не хотел заводить дело далеко. Он откуда-то пронюхал, что Сычов слал на меня анонимки… Сычов лягается больно. Повезу в райотдел, — сказал я.

— Как знаешь, — неуверенно проговорил председатель. — У тебя на руках законы.

Я положил трубку, досадуя на самого себя. Вот опять моя неуверенность! Ведь знал же, что разговор будет именно таким… Надо везти в райотдел. Так будет лучше.

Сычова села в коляску присмиревшая. Я взял с собой Коробову, и мы покатили в город.

Стояло золотое лето, обремененное густым разнотравьем, уставшее от жары и хлопот родить плоды. Степь выгорела. Ее желтые просторы недвижным ковром пролегли под солнцем. Ветер не тревожил сухую полынь.