Инстинкт

Им нравилось называть себя отцами. Эти четверо сами начали эту моду. Именно так они подчёркивали свой статус и важность. Вскоре, это подхватили и другие люди. С того момента прошло много лет и все уже забыли, как это начиналось, и успели к этому привыкнуть.

— Я всё понимаю, и… — Юноша сделал небольшую паузу, пытаясь собраться с мыслями и показать себя крепким и уверенным в глазах отцов. Он выслушивал одну и ту же речь от них уже третий раз, но пытается отказываться снова и снова. — Я хотел бы никогда не участвовать в «ночи продолжения», а о причине, желал бы больше не распространяться.

— Если это никак не повлияет на твоё здоровье, то, пожалуйста. Мы тебя не заставляем, — сказал один из отцов. Мужчина, что обращался к юноше, встал со своего кресла, в знак того, что собрание окончено.

Отцы по очереди покидали комнату, в которой обычно проводили беседу со своими подчинёнными. Каждого из них Томас не любил. Он не мог назвать это ненавистью. Это была неприязнь, но необычная, созданная на том основании, что поступки отцов выходили за пределы норм морали и приличия, которым Томас пытался подчиняться. Но это уже были какие-то древние и забытые принципы «старого мира».

Свет погас. Молодой юноша стоял в полном одиночестве. Исходящий из приоткрытой двери, коридорный свет слабо отражался от деревянного стола, демонстрируя свою властность в появившейся тьме. Томас хотел бы находиться в этой все скрывающей темноте всегда. Он желал, чтобы совещание проходило при таком же слабом освещении, чтобы он мог не видеть лиц отцов. Когда он говорил с ними, то чувствовал себя жалко, низко, даже когда видел их лица. В темноте он разговаривал бы с самим собой, а не с людьми что вынуждали его идти на контакт. Простояв ещё несколько минут в комнате, юноша вышел. Коридор представлял из себя помещение, наполненное мерзким запахом сырости и плесени. Некоторые участки стен были исцарапаны так, словно дикий зверь оказался в ловушке и пытался выбраться из своей мучительной западни, оставляя за собой следы тщетных попыток выбраться за её пределы.

Все двери, мимо которых проходил Томас были заперты. Они используются только в «ночь продолжения», и никогда больше. Их использование для других целей было полностью запрещено правилами, из-за чего, никто даже не смотрел в их сторону. Каждый вид этих дверей сжимал сердце юноши, при представлении того, что происходит за ними. Три года назад ему случайно довелось увидеть происходящее в одной из этих комнат. Творящееся там преступления против человеческой нравственности вечно скрывалось за тусклыми красными гирляндами, что создавали «подобающую атмосферу». В ту ночь, Томас выдвинул свою кандидатуру на важную для бункера вылазку, и тогда его очередь занял другой человек. Вдалеке от красного света, он ощущал себя менее грязным. До этого была другая попытка юноши увильнуть от обязанности, и она выглядела крайне глупой: тогда он пытался симулировать боли в животе. К удивлению самого Томаса, это вполне сработало.

Минув последнюю дверь, Томас засомневался. Если сейчас он открыто заявил о том, что не собирается участвовать в «ночи продолжения», то не открыл ли он глаза отцов на то, что и раньше как-то перечил им. Возможно, в комнате переговоров он сделал первую яму для своей будущей могилы…

Словно опарыши, мысли копошились в измученной голове, не давая думать о чем-то другом. Почти для всех людей убежища, пройденный коридор был некой святыней, где можно было отдохнуть и помочь человечеству. Все светились от этой мысли, но только не Томас. И его только сильнее пугала мысль, что он совершенно один настроен на противоположное.

Его путь через напряженный коридор закончился, и он вышел в большой зал, где было множество людей, что занимались своими делами. Только мужчины, разного возраста, от четырёх, и до пятидесяти лет. Никого старше уже практически не было. Физически уже было невозможно дожить даже до шестидесяти, — наличие подходящей помощи и поддержки здоровья в столь почетном возрасте были невозможны. Старики только и делали, что мучились оттого, что собственное тело постепенно придавало их. Тогда уже становилось не легко, как и самим старикам, так и всем вокруг, — крайне не хочется наблюдать за тем, кого ты знаешь много лет, видел его в рассвете сил, непобедимого, независимого и могучего, не в силах сдержать даже мочевой пузырь… а это только мелочь всего ужаса. Этим людям предоставляли выбор: кто-то выбирал умереть в кругу друзей и родных, прибегая к смерти от рук семьи; кто-то покидал убежище навсегда, надеясь не губить своим видом остальных жителей бункера. Вторые исчезали навсегда, и никто их больше не видел. Даже когда кто-то выбирался на поверхность, то была маленькая надежда увидеть знакомое лицо, но такого никогда не происходило за последние 10 лет. Лишь единицы соглашались на эвтаназию. Томас думал, может быть кому-нибудь из уходящих доводилось добраться до безопасного места, где они не были обузой и начать новую жизнь, но такая мысль была излишне наивной и невозможной даже для маленьких и неопытных жильцов.