Институт

Еще два красных смотрителя появились из комнаты персонала за лестницей в крематорий. Оба были с электрошокерами, оба бежали в сторону Калиши и вереницы детей. Перед запертыми дверями Палаты А они остановились, нанесли друг другу удар током и рухнули на колени. Обмены электрическими ударами продолжались, пока оба смотрителя не распластались на полу без сознания. Выбежали и другие смотрители, увидели либо почувствовали, что происходит, и отступили – некоторые по лестнице в крематорий (где был тупик, безнадежный во всех смыслах), остальные в комнату персонала или в комнату медиков за ней.

Давай туда, Ша. Авери смотрел в коридор, мимо Фила, который вопил, глядя на хлещущую из обрубленных пальцев кровь, и двух бесчувственных смотрителей.

Мы разве не хотим выбраться на свободу?

Хотим. Но прежде мы выпустим на свободу их.

Вереница детей двинулась по коридору к Палате А, туда, откуда шел гул.

23

«Не знаю, как они выбирали цели, – говорила Морин. – Я часто об этом гадала. Так или иначе, система работала, поскольку за семьдесят пять с лишним лет никто не сбросил атомную бомбу и не начал глобальную войну. Только подумай, какое это великое достижение. Да, некоторые говорят, что Бог нас бережет, другие – что дипломатия или «взаимное гарантированное уничтожение»… Я в это не верю. Нас бережет Институт».

Она снова отпила воды и продолжила:

«Детей они отбирали по анализу, который делают большинству младенцев при рождении. Мне не положено знать, что это за анализ, я всего-навсего экономка, мелкая сошка, но я не только стучала, но и слушала. И подглядывала. Это называется НФМ, что расшифровывается как нейротрофический фактор мозга. Детей с высоким НФМ отмечали, отслеживали, а со временем похищали и привозили в Институт. Среди них бывали даже шестнадцатилетние, хотя тех, у кого НФМ по-настоящему высокий, выкрадывают как можно раньше. У нас и восьмилетки были».

Теперь мне понятно про Авери, подумал Люк. И про близняшек Уилкокс.

«Их готовят на Ближней половине. Часть подготовки состоит в уколах, часть – в воздействии чем-то, что доктор Хендрикс называет Штази-огоньками. Некоторые из привезенных детей изначально обладают телепатическими способностями – умеют читать мысли. Другие – телекинетики, двигают мыслью физические предметы. После уколов и воздействия Штази-огоньками некоторые остаются на прежнем уровне, однако у большинства имеющаяся способность возрастает. А есть немногие, которых доктор Хендрикс называет розовыми; они проходят больше опытов и уколов, и у них порой развиваются обе способности. Как-то я слышала, доктор Хендрикс говорил, что могут существовать и другие способности. По его словам, если эти способности научатся выявлять, все очень сильно изменится к лучшему».

– ТЛП вдобавок к ТЛК, – пробормотал Люк. – Так было со мной, только я это скрыл. По крайней мере, пытался скрыть.

«Когда они готовы к… готовы приступить, их переводят с Ближней половины на Дальнюю. Там им показывают фильмы с одним и тем же человеком, снова и снова. На работе, дома, на отдыхе, в кругу семьи. Потом идет изображение-триггер, которое вызывает Штази-огоньки и объединяет детей между собой. Понимаешь, это так действует… у каждого поодиночке способности слабые даже после подготовки, но когда они вместе, сила возрастает… есть какое-то математическое слово…

– Экспоненциально, – сказал Люк.

«Не помню. Я устала. Главное, что с помощью этих детей устраняют некоторых людей. Иногда это выглядит как несчастный случай. Иногда как самоубийство. А на самом деле их ликвидируют дети. Например, тот политик, Марк Берковиц. Его ликвидировали дети. Или Джанги Гафура, который якобы случайно подорвался при изготовлении взрывчатки в провинции Кундуз года два назад. Так вот, это тоже сделали дети. А до того были сотни других, только за то время, что я в Институте. На первый взгляд – никакой связи и смысла, как с тем аргентинским поэтом шесть лет назад, который выпил щелок… То есть я не вижу никакой связи, но она есть, потому что мир до сих пор существует. Миссис Сигсби, шефиня, как-то сравнила нас с людьми, постоянно вычерпывающими воду из лодки, которая иначе потонет. И я ей верю».

Морин снова потерла глаза и подалась вперед, пристально глядя в камеру.