Институт Дураков

Я мало что могу сказать о структуре института в целом. Официально он называется Центральным научно-исследовательским институтом судебной психиатрии имени профессора Сербского (ЦНИИСП) и находится в ведении Министерства здравоохранения СССР. Однако у него есть и другой, негласный, опекун, чей титул не обозначен на вывеске, — Министерство внутренних дел СССР. Не знаю, в каких конкретных формах осуществляется его влияние, но вот одна их них: весь персонал института имеет воинские звания войск МВД, врачи — офицерские, сестры и няньки — видимо, сержантские. Уже одно это обстоятельство (подкрепленное, конечно, соответствующей зарплатой) повышает бдительность и усердие медицинского персонала, усиливает его ретивость по части выполнения государственных задач.

Во главе института стоит действительный член Академии медицинских наук профессор Морозов. Не знаю его воинского звания по табелю МВД, но судя по тому, что его подчиненный, по сути всего лишь зав. отделением, Лунц, как говорили осведомленные люди, имеет звание генерала-лейтенанта, звание Морозова должно быть не малым.

Кроме Министерства внутренних дел, институт Сербского не может не курироваться — через Прокуратуру СССР — и Министерством юстиции. Забегают в него, конечно, или позванивают (это касается как раз 4-го отделения) и из всевластного КГБ.

В составе института, насколько я знаю (видел на картонке с номерами телефонов в сестринской комнате), семь отделений. Одно из них (5-е) женское. Еще знаю, что 7-е отделение — алкогольное (алкогольные психозы), оно как-то особняком стоит и помещается в отдельном здании во дворе и работает будто бы только на московских алкоголиков.

Что касается остальных отделений, то я совершенно не знаю, по какому принципу они выделены. Предполагаю, что по характеру заболеваний. Наше, 4-е отделение, очевидно, шизофреническое. Ну, может быть, более узко: вяло текущая шизофрения, у нее ведь по советской классификации много различных форм. Это можно предположить хотя бы потому, что через 4-е отделение проходили все "политические", а у них, как правило, всегда "шизофрения".

Какие же ярлыки на 1, 2, 3 и 6-м отделениях? Ну, может быть, где-то "паранойя", где-то "маниакально-депрессивные психозы", где-то "эпилепсия"… Или другие варианты шизофрении, скажем, "галлюцинаторно-бредовая" или "кататоническая"?.. Не знаю, не бывал. Но из нашей партии, привезенной из Бутырок 15 января (около 25 человек), многие попали (знаю, так как встречал кое-кого, в частности Лисью Шапку, в рентгенкабинете) в 1 и 2-е отделения. Они самые большие в институте (в первом, кажется, около ста человек) и скученные, это там спят в коридорах и на полу.

А всего в институте пребывает единовременно около 300 человек.

В каждом отделении свои врачи, сестры, няньки. Даже дежурные прапорщики (один человек на отделение, сменяются каждые восемь часов), хоть они подчиняются своему начальству, в отделениях одни и те же.

Кроме основных своих задач — практической экспертизы и науки — институт является учебной базой как для студентов, так и для различных семинаров, курсов усовершенствования и т. п., причем сразу по двум ведомствам медицинскому и юридическому. В институте где-то есть большой, на 150 — 200 человек, зал, в котором проводятся лекции с демонстрацией больных.

К сожалению, там я тоже не бывал.

"Шейх-антикоммунист"

"Шейх-антикоммунист" отнесся ко мне с интересом. Естественно, и я потянулся к нему и при первой же возможности заговорил. Обычные тюремные расспросы: когда, за что? Он отвечал охотно и вроде бы искренне. Да, статья 190-прим, "распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй". "За что же?" — "За стихи…" — "За стихи?" Это уже совсем интересно, ведь я и сам вроде бы "за стихи".

Правда, дальнейший рассказ несколько разочаровал меня. Виктор Матвеев, как оказалось, был из уголовного лагеря, уже со сроком. Получил пять лет, кажется, за обыкновенную кражу и уже отсидел год или два. А потом — расклеил по лагерю листовки с политическими стихами… Вот и взяли, стали новое дело крутить. Что-то говорил он мне о тяжелых условиях в лагере под Ростовом, о том, что мочи не было… Прямо не признался, но я понял, что этими листовками он попросту говоря "закосил" — чтобы признали больным, невменяемым, "дураком", — все-то легче, мол, будет в психушке, чем в лагере. То есть налицо был именно "политикан", как представили мне его в палате, уголовник, рядящийся под политического. О таких людях, густонаполняющих сегодняшние наши политические лагеря в Мордовии и Перми, писал еще Анатолий Марченко в своей книге "Мои показания".