Институт Дураков

Это спросила Боброва. Я вздрогнул: почудилось "среди нас". Мне показалось, что Ландау при этом хихикнул и подмигнул мне. А Лунц схватился рукой за графин, как будто хотел налить мне стаканчик.

— Ну почему вы так насторожены и не хотите помочь экспертизе? продолжала Боброва.

— Насторожен?

— Ну да. И недружелюбно настроены по отношению к нам.

— А как я должен относиться к людям, ставящим под сомнение мое психическое здоровье? И в чем им помогать? Признать меня невменяемым? Кстати, я уже говорил своему врачу, что мое поведение объясняется не растерянностью или испугом, а моей позицией. Поскольку я занимаю позицию неучастия в следствии, было бы нелогично мое участие здесь. Кроме того сам факт направления на экспертизу унижает меня как личность и возмущает как политического заключенного.

— Скажите, можете ли вы себя охарактеризовать? — спросил Лунц. — С точки зрения психологии.

— Нет.

— Почему нет?

— Я не психолог. И не психиатр.

— Виктор Александрович, — после недолгой паузы вновь спросила председатель комиссии, — почему вы разошлись с первой женой?

— Это к делу не относится. Тем более, к психиатрии.

— Скажите, а вы изменяли своей жене? — громко спросил, почти вскрикнул Лунц.

Я смутился. Вопрос поразил меня своей бестактностью. Пожал плечами.

— Смотря что понимать под словом "измена"…

Лунц вдруг схватил карандаш и что есть силы застучал им по графину. Бам-бам-бам!

— Половое сношение с другой женщиной! — еще громче заорал он. Лицо его перекосилось. — И ничего более.

Я вспыхнул. Но сдержался. Показалось, что все остальные врачи как-то смутились.

— Какое у вас… убогое представление об измене, — только и нашелся я, что сказать. И поднялся с места.

— Подождите, Виктор Александрович, — остановила меня Боброва. — У меня еще вопрос. Скажите, почему все-таки, опасаясь нашего заключения, вы не делаете ничего для того, чтобы оно было иным, даже наоборот?

— А что я должен с а м что-то доказывать? И разве будет ваше заключение зависеть от меня?

— Будет, Виктор Александрович, будет! Вам только доверчивее надо быть, снять эту напряженность.

— Скажите, я действительно остаюсь еще в институте?

— Да.

— На какой срок?

— Ну, у нас обычно месяц.

— А конечный результат — будет мне сообщен?

— Это у нас не принято.

— Никогда?

— Ну, может быть, в порядке исключения… Все, Виктор Александрович, вы свободны.

Когда я уже повернулся к дверям, вдруг прозвучал, как-то невпопад, вопрос Любови Иосифовны:

— Вот у вас все-таки были головные боли, почему вы все время пили кофеин?

Я обернулся от дверей. Кажется, держал себя весь час, а тут — не сдержался. Хлынуло — с раздражением, нервозно и, видимо, чересчур громко:

— А почему я не мог его пить? Я же медик, в конце концов… Да и кому какое дело? У меня гипотония всю жизнь. Кому я еще должен это объяснять?

И уже вдогонку донеслось, в спину, какое-то растерянное:

— Ну, вы так бы просто и сказали сразу! Вот теперь все ясно…

Весь этот день я пролежал в постели в лежку, без сил. Будто провернули сквозь огромную, тяжелую мясорубку.

Кого — куда. Дни и сроки выбытия

После "комиссии" признанные здоровыми (вменяемыми) в институте не задерживаются — они выбывают по своим тюрьмам если не в тот же день, то на следующий. Отвозят их обычно утром, часов в одиннадцать, институтским "воронком". Этим автомобилем (кажется, в институте он один) осуществляется транспортировка всех заключенных как в институт из тюрем, так и обратно. Обслуживают его вольнонаемный шофер, два прапорщика-охранника и офицер-"экспедитор".

В институте установлен следующий график этапов:

понедельник — тюрьма на Матросской Тишине

вторник — Бутырская тюрьма

среда — Бутырская тюрьма, этапируют "признанных"

четверг — Бутырская тюрьма, этапируют "признанных"

пятница — гражданские психбольницы

По этому графику, то есть исходя из того, в какой день увозят заключенного, мы устанавливали, признан он или нет. Так, меня увезли во вторник — в Бутырки. Сашу Соколова, Володю Шумилина, Женю Себякина — они были с Матросской Тишины — в понедельник. Ваню Радикова и деда Никуйко увезли в среду, значит — в бутырские "дуркамеры". Для "признанных" было также характерно, что они после комиссии не выбывали сразу, а задерживались на неделю-две. Для оформления документов, что ли? Так было с Радиковым, с Никуйко, а позже — с Асташичевым.

Безостановочно работал отлаженный психиатрический транспортер, подтаскивающий "материал" к Институту Дураков и оттаскивающий его обратно. День за днем, день за днем вращались шестеренки, поскрипывало, ползло, волочило тяжелое и неумолимое, ржавое, бюрократическое колесо.

В палате. День рождения Игоря

Моим соседом по палате давно уже был Володя Шумилин. Сначала он спал на месте Саши Соколова, а после убытия Вити Яцунова перебрался на его койку.