Институт Дураков

Майкл в ответ взвизгивал радостно и убегал, довольный как котенок.

Вот такое забавное существо обитало среди нас. Я не знаю, в каком сопредельном мире жила его зачарованная душа, но там, наверное, было хорошо.

Однажды Майкл остановил Игоря в коридоре и спросил задумчиво:

— Скажи, хотел бы ты быть фараоном?

— Ну что ты, Майкл, это же не современно, — ответил Игорь. — В наши дни лучше быть… ну, скажем, премьер-министром.

— Нет, — ответил, подумав, Майкл. — Фараон главней. Ему звери подчинялись, травы…

Как-то раз, в воскресенье, Майкла повели на лекцию. (В институте устраивались иногда лекции для студентов, на которых демонстрировали больных. Для тех, кого туда брали, это было хорошим знаком, говорящим о признании больным.) Майкл растерялся, захлопотал.

— Майкл, ты апельсин с собой возьми, — сказал Игорь.

— За-чем а-пель-син?

— Ну, будешь его у груди держать. Вот так. Для красоты и впечатления. У Серова есть "Девочка с персиками", а ты будешь "мальчик с апельсином".

Пришла сестра: "Быстрей, быстрей!" Повели Майкла. Он от дверей вырвался и опрометью — назад. "Куда ты?" — сестра за ним. Оказывается, за апельсином. "Да идем быстрей, там люди ждут!" Плачет: "С апельси-и-ном!" Настоял на своем. Так и демонстрировался.

И последнее воспоминание, грустное. Врачи назначили почему-то Майклу инъекции аминазина. Думаю сейчас: а имели ли право? Ведь он еще не был на принудительном лечении, оно же только по суду, как гласит наш т. н. закон, а мы все находились на экспертизе…

Так или иначе, Майкл отказался, не дался сестре. Убежал в палату. И тогда… до сих пор стоит в глазах эта сцена. В отделение вошли несколько прапорщиков. Мордастых, сильных. Из-под кургузых белых халатов — сапоги в гармошку. Всех растолкали по палатам, но мы выглядывали сквозь окошечки в дверях. Они шли по коридору — плечистые, рослые эсэсовцы. Двое скрылись в палате. Потом оттуда выскочил Майкл… бросился к другой палате, но там стояли стеной остальные. Он рванулся обратно, затем опять повернул… Впервые на его лице не было улыбки. А в голубых, сразу потускневших глазах, стоял страх — дремучий, звериный. Они надвинулись с улыбкой, с двух сторон, сжимая, и уже похлопывали по плечу, и теснили к двери процедурной:

— Ну давай, давай!

А потом раздался крик. И тут же оборвался. Одна нота всего. Но лучше не слышать ее никогда.

Где-то сейчас наш добрый, тихий повелитель трав?..

"В чистоте и честности…" Врачи отделения. Д. Р. Лунц

"Мою жизнь и мое искусство я буду всегда сохранять чистоте и честности…"

"Я буду всегда применять мои знания только на пользу и для излечения больных, но никогда не во вред или во зло для них…"

Я не знаю, произносили ли когда-нибудь эти гордые слова из знаменитой врачебной присяги, называемой клятвой Гиппократа, врачи института им. Сербского. Наверное, да, особенно молодые, ведь сейчас в советских вузах будто бы вновь возрожден этот обычай. Да и старшие, конечно, тоже ощущают себя этой гиппократовой ветвью, гуманистами, людьми чистейшей идеи и прекраснейшей заповеди: "Не вреди".

Вот они идут цепочкой по коридору — подтянутые, чистые, белые. Вот сидят рядком или стоят у окон на комиссии в "актовой" комнате… Я пытаюсь представить их лица — в тот момент, когда они произносят торжественные слова клятвы.

"В чистоте и честности…" — шепчет Любовь Иосифовна и, почитав на сон грядущий Фолкнера, — утром берется наманикюренной рукой за тюремный ключ.

Любовь Иосифовна! Вы хоть прислушиваетесь к тому, как он поворачивается в замке? Интересно, что вы думаете в эту бегучую минуту?

"В чистоте и честности…" — вторит ей волоокая Мария Сергеевна и выписывает ничего не подозревающему Бучкину, человеку, годящемуся ей в отцы, десять уколов аминазина.

А вы хоть измерили ему перед этим кровяное давление, Мария Сергеевна? Вы уверены, что его после первой инъекции не хватит какой-нибудь удар?

"В чистоте и честности…" Вот они идут по коридору, выстраиваясь на ходу по рангу, опрятные, улыбающиеся — врачи 4-го отделения института имени Сербского. Так же — по рангу, по служебному ранжиру — я и представлю их вам.

Первым не идет — летит, его движения быстры, резки, полы халата развеваются, невысокий плотный человек лет 60-ти (выглядит он моложе) с пышной седой шевелюрой и отвислыми бульдожьими щечками, в массивных, утяжеляющих угластые черты лица очках. Это — генерал-аншеф советской заплечной психиатрии, знаменитый профессор Даниил Романович Лунц. Он доктор медицинских наук, в институте много лет руководит 4-м отделением. Все до одного случаи признания невменяемыми советских инакомыслящих прошли через его "чистые и честные" руки.

Не знаю, как в отношениях с другими врачами, но с зеками Лунц резок, прямолинеен, груб и нагл. Любит огорошить каким-нибудь неожиданным, часто бестактным вопросом, при разговоре буравит собеседника злыми, холодными глазами, буквально гипнотизирует, давит.

Конечно, в опыте распознавания болезни, в определенной проницательности, ему не откажешь. Вот такой случай, например.