Институт Дураков

Очень было важно не выпячивать перед врачом своего желания быть признанным. Никак не нужно было этого высказывать — ни дрожью голоса, ни нагромождением симптомов и ощущений. Вот спрашивал врач каждого: "Были ли в детстве ушибы головы и сотрясения?" Тут и начиналось. Оказывалось, что чуть ли не каждый, начиная с младенческого возраста, то и дело колотился незадачливой своей головой, падая с крыш, с деревьев, с лошадей… Кроме того у всех были инфекционные желтухи, менингиты, а родственники сплошь лежали в психбольницах.

Форма разговора с врачом, сам характер бесед тоже служили диагностике. Ожидание этих встреч, доверительность, заискивание перед врачом тоже, конечно, становились для эксперта фактами. Не знаю, признал ли в конце концов Геннадий Николаевич больным своего прилипалу — Каменецкого. Если да, то наверняка лишь из чувства почтения к его следовательскому (родственному!) сану, а иначе — ведь ни в какие ворота не лезло это откровенное подхалимство и угодничество.

Между прочим, многим испытуемым, в том числе и мне, задавался вопрос: "Чувствуете ли себя больным?" Некоторым даже совсем прямо: "Хотите ли вы, чтобы вас признали?" Ответы, увы, были однотипны. Самым мудрым, мне кажется, был ответ Володи Выскочкова, как-то повезло ему найти не шаблонную, простовато-естественную форму.

Был у нас и такой случай. Лежал в большой палате угрюмый, черный человек, который был абсолютно уверен, что его признают, т. к. в прошлом он страдал припадками и психдиспансере лежал. И здесь будто бы врачи подавали ему надежду. Особенно успокаивало его, что рентген черепа делали ему трижды, при этом что-то обнаружили на снимке. И вдруг… этого человека вызвали на этап в понедельник, т. е. признали здоровым. Его реакция была совершенно неприличной. Побелев как мел, он бросился в кабинет к врачам (кажется, к тому же Геннадию Николаевичу). Слышно было через дверь, как он кричал, что-то доказывал там. Потом выскочил, вбежал в палату… весь в слезах.

— Да как же меня так обманули! — рыдал он совершенно потерянно. — Я жаловаться сейчас пойду!

Опять подбежал к кабинету, но Геннадий Николаевич заперся изнутри, и несчастный его пациент, всхлипывая, долго колотил в дверь руками и ногами.

В конце концов увели его, конечно. Чуть ли не волоком по коридору.

И все-таки — побеждали зеки. Находились ловкие и мудрые. Чаще всего те, кто не лез в "рай" силком, напропалую, не стучал головой и кулаками в его бронированную дверь.

Положение политических. Виновны ли врачи?

Совершенно иным было положение в институте им. Сербского т. н. политических заключенных.

— Хотите вы этого, или не хотите, Виктор Александрович, но вас все равно признают, — говорил мне Семен Петрович, и устами этого вернобородого пророка, увы, гласила истина…

Признание меня здоровым, тот удивительный факт, что советская психиатрическая акула, уже почти заглотив, вдруг меня выплюнула, я считаю исключительно нетипичным. Просто в очень благоприятный для себя момент я попал, — когда у этой акулы, схваченной наконец в перекрест прожекторных лучей, загнанной, изобличенной, друг, как говорят в Одессе, "сделались немножко колики". Случись вся эта история на год, на полгода раньше — и ухнул бы я, не ойкнув, в ее черное, смрадное брюхо.

Да, случаев таких, как со мною, в недавнем прошлом почти не бывало. У меня нет данных, но основываясь на известных мне фактах, какие случаи признания здоровыми наших инакомыслящих я могу назвать? Единственный — Илью Бурмистровича в 1969 году. Еще — Владимира Буковского в 1971-ом, когда держали его в институте три месяца, а все-таки признали (вынуждены были признать) здоровым. Но это — особый случай, с главным, с первым, с самым мужественным разоблачителем советской тюремной психиатрии просто не могли они в тот момент поступить иначе.

Все остальные — оставались в акульем брюхе. И не дрожали руки у Лунцев, Азаматовых, Табаковых — у всех этих ученых палачей.

А почему не дрожали? Один ли "государственный наказ" давил на них? Или были еще какие-то, столь же неодолимые причины? Что вообще вело, руководило ими? В чем виновны, а в чем и не виновны, может быть, эти люди, ведь нельзя же все-таки лишь один крик вдогонку: "Палачи! Палачи! Палачи!"

"Пожалейте, люди, палачей!" — поет А.Галич.

Ну, не жалеть, положим, но разобраться все-таки, выслушать, посмотреть…

И когда вдумываешься, пытаешься понять их психологию, их, так сказать, побудительные мотивы, приходишь к выводу, что не все здесь просто.