Институтки

Крик второго класса отозвался в соседнем дортуаре третьего класса, – там с какой-то «слабенькой» сделался припадок. Корову почти отнесли вниз, она едва могла ступать. Никто хорошенько не знал, отчего произошел весь шум, но все уже таинственно передавали друг другу о злой проделке со сломанным табуретом, чуть было не кончившейся так печально. Все были взволнованы, почему-то вначале всем казалось, что будет очень смешно, очень шумно, когда полетят табуреты, теперь же девочкам было не по себе и как-то стыдно; падения, а тем более увечья никто не желал.

Корова пролежала неделю, и – о чудо! – о своем падении ничего не сказала Maman. Это молчание было гораздо красноречивее всякого наказания, оно дошло до сердец девочек, ни одна не хотела сознаться, что она раскаивается и жалеет больную, но беспрестанно то та, то другая забегали в «Чертов переулок»; встретившись там, они принимали равнодушный вид, трогали чахоточные растения, стоявшие на окне, или читали на стенах расписания музыкальных уроков Метлы, а между тем цель каждой из забегавших туда была узнать, поправляется инспектриса или нет.

Глава V Каникулы. – Спасение погибавших

Прошел Великий пост с длинными службами и запахом постного масла, заполнившим все коридоры. Прошла веселая Пасха; кончились экзамены, с вечными мелкими подлогами, зубрежкой по ночам, сотенными поклонами на паперти перед церковными вратами; промелькнул волшебным сном публичный экзамен, надели выпускные свои воздушные белые платья, пропели последний благодарственный молебен [87] в институтской церкви и разлетелись по домам – на горе, на радость, на роскошь, на нужду – словом, ступили в действительную жизнь.

В опустевший первый класс перешел второй, а в седьмой, младший, набрались новые маленькие кофульки и ходили пока еще с красными носами и заплаканными лицами и каждый вечер просились домой.

М-lle Нот, еле живая, все по-прежнему завивала свои тридцать шесть волосков и прикрывала их фантастическим тюрбаном из кружев. Корова, Килька и Метла «оселись», оставили в покое старший класс.

Тут уже не годилась их система облав и постыдного наказания «на часы». Корова вообще с последней экскурсии и «помещичьего» бунта, как девочки окрестили эпизод с вареньем и ложкой, «обломала рога». Килька набиралась сил, чтобы через год начать «прессовать» кофулек, так как после «своего» выпуска получив награду, должна была принять самый младший класс. Минаев был все так же справедлив, вежлив, но не завоевал симпатий старшего класса.

Пришли, наконец, каникулы. Этот раз много говорили о том, что начнут распускать девочек на лето по домам, a не имеющих родных перевезут на казенную дачу, но ничего подобного на этот год не произошло. Из каждого класса, как и всегда, отпустили двух-трех «слабеньких»; среди них уехала и Чиркова, о ней пожалела только ее «кучка», теперь перегрызшаяся между собой и распавшаяся. В каникулы институт всегда переселялся по этажам, начиная с верхнего. В громадном институтском саду были две крытые галереи, во время каникул в них помещались классы, то есть туда переносили парты и ставили по классам. На второй этаж, где были классы, переносили тюфяки, и девочки спали на полу, кровати же в это время красили и чинили. Когда ремонт доходил до второго этажа, девочки переходили спать наверх. Когда парты снова устанавливали на своих местах классах, в галереях устраивалась столовая.

Эти перемены разнообразили институтскую жизнь и нарушали утомительное однообразие. Больше было открытых дверей, окон, больше предлогов бегать туда и сюда; «синявки» не торчали вечно за спиною, родных принимали в саду, и с ними можно было болтать свободнее. Да и сад, старый громадный сад, доставлял девочкам много радости. Передняя площадка, усыпанная светлым песком, была удобна для всяких игр. Справа и слева на ней стояли два высоких столба «гигантских шагов» [88] , лежали колеблющиеся бревна, закрепленные одним верхним концом, и другие гимнастические игры. В центре сада была большая круглая беседка (на месте которой впоследствии вырыли пруд для купания), направо и налево шли куртины [89] немудреных цветов, затем аллеи, большие лужайки, окаймленные группами густых кустов, внутри которых можно было прятаться, играя в разбойники; задняя аллея, обсаженная старыми ивами, была всегда темна и прохладна.

Прелесть сада составляли еще птицы и кошки. Дети отыскивали птичьи гнезда и по секрету показывали друг другу. На пение какой-нибудь пташки девочки сбегались кучами и слушали ее с замиранием сердца. Природа, вечно влекущая к себе человека, очаровывала девочек и вознаграждала их летом за длинные, длинные месяцы, когда они не видели ничего, кроме классных стен, скамеек да ландкарт [90] .

* * *