Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц

Когда он ушел, Маруся подошла ко мне и стала восторгаться окружающим: «Какая красота! Вам нравится?» — «Только не здесь, — отвечаю я. — Здесь, кроме тины, грязи, мутной воды и серого неба, нет ничего…» Подошла худая облезлая собака. Маруся опять начала восклицать: «Какая чудесная собачка! Просто прелесть!» Я с удивлением посмотрела на нее. «Вот что называется “институтством”», — с горечью подумала я и поспешила расстаться с Тамбовцевыми, досадуя, что завтра придется их навестить, чтобы узнать о телеграмме, которую они ждали из института.

Я подошла к пристани. Пароход стоял очень близко к берегу. К борту подошла небольшая группа девочек. Институт оказался не наш и не Смольный. Девочки очень охотно вступили со мной в разговор. Но что это был за разговор! Одна очень милая девочка, указавшая мне на подругу, стоявшую рядом и державшую ее за руку, улыбаясь, произнесла: «Вот она очень хорошо рисует». — «А эта девочка, — вступила в разговор другая, — очень хорошо поет». — «Куда вы едете?» — спросила я. Они не знали. «Боже, какие институтки! — опять с грустной иронией подумала я. — Они живут вне времени и пространства. Это, вероятно, девочки какого-нибудь младшего класса», — заключила я в их оправдание.

12 января был день моих именин — Татьянин день, и я с утра надела свое «праздничное» платье — институтскую форму. Это вызвало крайнее неудовольствие мамы. Она и все семейные не поздравили меня. Поздравили только чужие. Я почти весь день проплакала.

Когда я узнала, что наш институт в Новороссийске, я стала просить папу отвезти меня в институт. Папа сказал, что это стоит 5 тысяч рублей, а таких денег у нас нет и что мне лучше поступить в реальное училище.

Я разыскала это училище, но о зачислении девочки, не имеющей никаких документов, да еще в середине учебного года не могло быть и речи.

Несмотря на трудности нашего быта, в нашем коллективе, сложившемся из двух семей, не угасли культурные запросы. Довольно скоро у нас возникла традиция совместных вечерних чтений. После ужина все оставались в большой комнате у стола и кто-нибудь читал вслух. Первой чтения открыла мама, прочитав нам повесть своего сочинения «Аделаида». Затем генерал Анисимов прочел свой автобиографический роман. Затем мама стала читать вслух «Онегина» по маленькой книжечке, подаренной ей ее дядей писателем П.В. Засодимским⁶⁴. (Взяла с собой!)

Я разыскала городскую библиотеку. Она оказалась очень хорошей. Я принесла однажды роман Д. Лондона «Морской волк», и его читали несколько вечеров.

Но я недолго была участницей этих совместных чтений. Помыв посуду после вечерней трапезы, я оставалась в кухне и читала то, что меня интересовало. Так я взяла в библиотеке «Анну Каренину», которую еще не читала, и в кухонном уединении прочла этот еще не совсем доступный мне роман. Чаще же я изливала свои настроения в дневнике. «Дневник — моя отрада», — записала я на одной из его страниц. «Я безумно хочу учиться», — написала я на другой.

Я тяготела к искусству. Еще в школе я удачно лепила из глины, я любила рисовать, я увлекалась литературой и уже недурно знала русскую классику. И вместе с тем писала в дневнике: «Я хочу быть криминалистом, философом, физиком, общественным деятелем» — и сама чувствовала непомерную широту своих стремлений, мучилась неспособностью определиться. То я сомневалась в возможностях своей личности и боялась уподобиться гончаровскому Райскому⁶⁵, которому было много дано, но который ничего не свершил.

Я металась между демократическими симпатиями, привитыми семьей и русской литературой, и чувством родства с белой армией, гордостью за своего отца и своей связью с институтом, с «званием» институтки. И даже казавшаяся установившейся безрелигиозность подверглась колебаниям. «Словом, — записала я в дневнике 10 января, — во мне происходит сумятица».

В Анапе читались публичные лекции. Мама была на лекции священника Григория Петрова⁶⁶, я же слушала лекцию о спиритизме. Лекция произвела на меня сильное, пугающее впечатление, и я решила никогда не заниматься спиритизмом. И вдруг заколебалась: захотела при помощи спиритизма заглянуть в потусторонний мир, узнать, что это за духи, говорящие с живыми людьми, предугадать свое будущее.

Через несколько дней я неожиданно встретила на улице еще одну свою одноклассницу — Любу Советову, и 18 января она была у меня. Разговаривая с Любой, я полушутя упомянула о своем намерении заняться спиритизмом. «Я тебе не советую, Талочка, — сказала Люба, — это от дьявола». Я засмеялась. «А мне кажется, — заметила я, — что дьявола нет». — «Нет, есть, Тала. И Бог есть», — тихо, но очень серьезно ответила Люба. Люба была верна себе. Еще в институте она отличалась религиозностью. А я все металась.

Встреча с Любой была для меня встречей с институтом. Люба дала мне своей адрес, и я через некоторое время разыскала ее дом. Он был заперт висячим замком, а на двери большая табличка: «Доктор медицины Советов». Я оставила Любе записку, но она не пришла, и мы больше с ней не виделись.