Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Наконец в один из ясных и теплых летних дней по саду, где мы гуляли, молнией пронеслась весть, что императрица приехала. Все забегали, засуетились...

Нам велено было строиться попарно, чтобы идти в большую мраморную залу... Мы уже двинулись дружным строем, когда навстречу нам бегом пронеслась одна из пепиньерок, посланная предупредить нас, что государыня придет в сад. Нас тут же выстроили колонной по 10 человек в ряд и, наскоро осмотрев наши руки, фартуки и порядком-таки растрепанные головы, сдвинули в задние ряды тех, которые выглядели особенно неряшливо.

С<аблина>, которая всегда была растрепаннее всех, на этот раз выглядела совсем элегантно. К ее довольно оригинальной удаче, она целых два часа перед тем простояла наказанная у дерева, и как туалет ее, так и мелкие букли ее белокурых волос сохранились в полной и небывалой симметрии.

Тем не менее она запрятана была, по обыкновению, в задние ряды обширной колонны, где она стояла всегда, при всех торжественных случаях, из опасения, чтобы она не выкинула какой-нибудь фокус.

Государыня показалась в конце аллеи, окруженная воспитанницами старшего класса, пользовавшимися привилегией сопровождать Ее величество свободно, без всякого фронта. Императрицу на этот раз, кроме двух дочерей (Марии и Ольги), сопровождала еще довольно многочисленная свита. <...>

Императрица подошла к нам и со своей ласковой, обаятельной улыбкой сказала по-русски, слегка останавливаясь перед каждым словом, что с ней бывало всегда, когда она говорила на русском языке:

Здравствуйте, мои «кафульки»!

Мы ответили хором французским приветствием.

Она улыбнулась и, окинув зорким взглядом нашу колонну, для чего поднесла даже к глазам лорнет, тихо сказала что-то директрисе.

Oui, Votre Majeste!..[62] — громко ответила Леонтьева.

Тетка подскочила и тоже что-то торопливо заговорила.

Императрица сделала головой утвердительный знак.

Mademoiselles., avancez!..[63] — подходя к нам, сказала директриса.

С<аблина> вышла из рядов смелая, бойкая и жизнерадостная... Государыня пристально взглянула на нее в лорнет... С<аблина> сделала несколько шагов по направлению к императрице... Глаза их встретились... и вдруг С<аблина>, не в силах удержаться от шалости, дурашливо закачала отрицательно головой и, не дожидаясь со стороны государыни никакого вопроса и никакого замечания, торопливо заговорила:

Се n'est pas vrai... Се n'est pas vrai!..[64]

Это вышло так глупо и смешно, этот смелый протест против никем не формулированного обвинения прозвучал такой веселой, забавной нотой, что государыня громко рассмеялась, а за нею неудержимо расхохотались и все посвященные в смысл и значение этой немой сцены.

Ты... все шалишь?.. — с ласковой улыбкой проговорила императрица. — Шалить... не надо... это не хорошо!..

С<аблина> стояла сконфуженная и улыбалась. <...>

Надо совсем не понимать детей, — с несвойственною ей строгостью обратилась императрица к наличному составу нашего начальства, — для того, чтобы нарисовать такими мрачными красками такую светлую детскую головку.

Пожалуйста, chere[65] Марья Павловна, не пугайте меня больше такими грозными призраками, — обратилась она к Леонтьевой, — я от этого почти занемогла! <...>

Обе эти фразы сказаны были государыней по-французски. Русский язык ей до самой кончины не давался вполне.

По отъезде императрицы ожесточенным толкам и пересудам нашего начальства не было конца.

Сильнее всего волновалась тетка.

— С ними (то есть с нами) таким образом сладу не будет!.. — громко роптала она. — Я не понимаю императрицу!.. Ведь все это падает на нас!.. Нам с ними нянчиться приходится!.. А ежели им открыто дается балбесничать, так чего же от них ждать?!

В выражениях тетушка не стеснялась, и любимое ею выражение «балбесничать» было одним из самых мягких и нежных выражений ее лексикона.

Леонтьева волновалась меньше. Методическая и крайне спокойная от природы, она почти рада была такому мирному исходу дела и, поднимая глаза к небу, высказывала надежду, что этот урок послужит С<аблиной> ко благу.

К сожалению, это благое пожелание не оправдалось. С С<аблиной> в оправдание слов тетушки действительно никакого сладу не было. Она опять перестала и причесываться, и одеваться, остриглась в один прекрасный день «в кружок», как стригутся мужики, и снова воссела одна на стул, впереди всего класса, без фартука и с гладко распущенными, прямо лежащими волосами, придававшими ей вид какой-то юродивой.

Окончилась ее карьера в Смольном монастыре самым неутешительным образом. Перед последними «инспекторскими экзаменами» она, по единодушному настоянию всех профессоров, отправлена была в лазарет, откуда уже взял ее отец, не дожидаясь дня общего выпуска. Все боялись, что она и на торжестве последних экзаменов выкинет какой-нибудь «артикул». <...>

Много лет спустя, лет двадцать, коли не более, я близко познакомилась в Москве с родственником Кати С<абли- ной>, М. А. С<аблиным>, пользовавшимся в Москве большим уважением <...>.