Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Результатом этой истории было то, что одна из очень милых и симпатичных воспитанниц старшего класса должна была быть взята домой значительно раньше выпуска, по причинам, от нас в то время тщательно скрытым, но до которых мы пытливым детским умом добирались, конечно, не без благосклонного участия наших нянюшек, кстати сказать, вносивших по временам своим крайне фамильярным обращением значительный диссонанс в общую систему нашего институтского воспитания.

Воспитанница, о которой идет речь, принадлежавшая к очень хорошей и зажиточной семье и впоследствии сделавшая очень хорошую партию, оставила Смольный при очень умелой обстановке: она не была исключена, а уезжала только по расстроенному здоровью, по свидетельству наших докторов, и пришла проститься со всеми нами в столовую, при полном собрании всех трех классов.

Она была очень весела, очень нарядна, обещала ко всем писать, и, кроме того, среди нас оставалась ее родная сестра, красавица Ольга У..., вовсе не имевшая вида огорченной. Казалось бы, ничего дальше и требовать было нельзя и всякое злословие должно было бы умолкнуть, но... не надо упускать из вида, что Смольный был все-таки в принципе женским монастырем и что ему присущи были все крупные недостатки этого рода учреждений, как-то: болтовство, вражда, сплетни... и тому подобное, и неудивительно, что при таких условиях и упоминаемый мною эпизод нашел себе самых неблагоприятных комментаторов... По всему монастырю пошли ходить всевозможные басни, сплетни, легенды... Толки эти перешли за пределы монастырских стен и, разрастаясь, пошли по городу.

В это самое время кто-то из воспитанниц Александровской половины чем-то не угодил одной из наших, и та, ничтоже сумняся, через высокий забор, отделявший их сад от нашего, громко крикнула столь обидное для них слово «мещанки», глупо прибавив к нему кем-то придуманную неделикатную рифму «наши служанки».

Те услыхали, обиделись, и дня через два через тот же забор перелетел к нам запечатанный конверт со вложенным в нем стихотворением, посвященным «Потомству римских гусей».

Всего стихотворения я теперь не припомню, но помню, что оно было написано очень недурно и очень умело и отличалось очень едким остроумием. Вот его начало:

Нам стало стыдно... Перед вами Нам слов не хочется терять, Борьба неравная меж нами...

И мы решились к вам писать! <...>

Не презирайте наш совет: Читайте более Крылова, В «Гусях» найдете свой портрет... И доказательство простое, Что вы... лишь годны на жаркое!..

Переброшенное стихотворение произвело целый переполох. Наш старший класс заволновался, тем более что далее в том же стихотворении сделан был довольно прозрачный намек на причину недавнего удаления воспитанницы старшего класса (о чем я говорила выше) — и упрек по адресу болтливых «вестовщиц», благодаря которым этот горький эпизод сделался якобы достоянием всего города. Точных слов этого намека я не припомню, в моей памяти удержались только слова:

Вы стыд ее всем рассказали... Она была подругой вам!!

Благодаря последним словам, вероятно, вся эта история получила далеко нежелательную огласку, и даровитый автор стихов К — ева чуть не была исключена из заведения, состоя уже в старшем классе и числясь первою по наукам.

Нашим «благородным» — как мы сами себя называли в отличие от «мещанок» — не досталось нисколько, и вся вина была признана за ними, осмелившимися так непочтительно отнестись к воспитанницам Николаевской половины и к их «родословной»!

Большой справедливости во всем этом, конечно, не было, да об этом у нас и не заботились. Воспитывали «дворянок» и последовательно воспитывали в них и непоколебимое уважение к их дворянским гербам. Все это имело свою хорошую сторону, но... не лишено было и обратной, дурной стороны.

Впоследствии, в жизни, мне неоднократно приходилось встречаться со многими бывшими воспитанницами Александровской половины Смольного монастыря, и я должна сознаться, что данное им образование во многом оказывалось и глубже и основательнее того, какое дано было нам.

Начальницей[67] на Александровской половине в мое время были сначала г-жа Кассель, а за нею г-жа <...> Сент-Илер, обе очень образованные и милые особы, служебное положение которых стояло, несмотря на занимаемое ими место, несравненно ниже того, которым пользовалась наша начальница Марья Павловна Леонтьева, выезжавшая не иначе как в придворном экипаже четвернею с форейтором, с двумя придворными лакеями на запятках. <...>

Я хорошо помню императрицу Александру Федоровну. Я поступила в Смольный еще в то время, когда она сама занималась институтами и не передала еще этих близких и дорогих ей забот своей преемнице, императрице Марии Александровне, и я хорошо помню, с каким восторгом встречалось каждое посещение императрицы, как все спешили ей навстречу, как она умела каждого обласкать, каждому сказать доброе, приветливое слово.