Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Шалости, беспокойное брожение, замечавшиеся во 2-м классе, где то, что мы большие, мы видели главным образом только в присвоении себе больше свободы и в стремлении на глазах у младших нарушать, где можно, дисциплину, — исчезли почти совсем. Мы стали действительно большими девушками, держали себя солидно и серьезно и усердно учились, готовясь весь год к ожидавшим нас в декабре выпускным экзаменам. <...>

Я училась все так же хорошо и вела себя безукоризненно. Maman, безразличная ко мне во 2-м классе, в 1-м стала относиться ко мне с прежней благосклонностью. <...>

Летом стали первый раз отпускать из института на каникулы. Право это не распространялось на выпускных: мы должны были готовиться к экзаменам и по некоторым предметам ученье продолжалось и летом, причем учителя занимались с нами то в саду, то в классе. К концу лета занятия прекратились, и те воспитанницы, родители которых жили в Москве, были отпущены до возобновления учения домой.

Оставшиеся в институте проводили время томительно и скучно. Лето, однообразно и монотонно тянувшееся день заднем, надоело нам порядком; опостылел и сад, в котором мы знали каждое дерево, каждый кустик и уголок. Листья этих кустиков и деревьев, зеленые и сочные в начале лета, теперь потемнели от пыли, огрубели, состарились. Ходить по дорожкам не было тоже охоты: почти на каждой из них виднелись большие столы с сидевшими вокруг них воспитанницами и классной дамой во главе и слышались почти одни и те же слова и фразы.

Мы с нетерпением ждали августа. Он наступил наконец, наступил в день, когда стали съезжаться воспитанницы с каникул. Мы сидели у открытых окон дортуара, в обычное время всегда запертого в течение целого дня, и весело глядели, как, громыхая колесами по мощеному двору, подъезжали к парадному подъезду пролетки, из которых весело выпрыгивали сопровождаемые родными воспитанницы, наряженные в хорошенькие летние платья и соломенные шляпки. <...>

В декабре начались у нас выпускные экзамены. Обставлены они были с большой торжественностью и сошли прекрасно. На экзамене Закона Божия присутствовал викарный преосвященный Л. По окончании экзамена одна из воспитанниц поднесла ему атласную вышитую подушку, прося его преосвященство удостоить принять в дар нашу работу. Преосвященный принял из ее рук подушку, наклонил, благодаря, голову и сказал тихим и приятным голосом, медленно выговаривая слова: «Когда после трудов я буду преклонять голову на вашу подушку, я буду вспоминать, что над нею склонялись и ваши головки». Мы были очарованы преосвященным и манерой, в которую он облек свою благодарность, но в то же время улыбались чуть-чуть: наши головки не склонялись, к сожалению, над подушкой — ее купила maman, сама ездила по магазинам и была очень озабочена ее выбором.

По окончании экзаменов в приемной зале собрался педагогический совет. Он был обставлен с большими предосторожностями: наш класс заперли, а нас отвели в дортуар и строго следили за тем, чтобы мы не спускались в средний коридор. На совете присутствовали обе наши классные дамы, оставив нас под надзором дамы другого класса. Мы узнали впоследствии, что совет был очень бурен. Речь шла главным образом обо мне: учителя стояли за то, чтобы мне дана была золотая медаль; настойчиво сопротивлялась этому maman, ссылаясь главным образом на то место моего дневника, где я говорила, что учусь не ради золотой медали, которая мне и не нужна. Голос maman одержал верх: золотые медали были присуждены трем первым ученицам (я была четвертая) и четыре серебряных — лучшим за ними.

Награды раздавались в день выпуска в присутствии <...> инспектора, начальницы и родных. Никто из учителей не присутствовал на акте, кроме батюшки. Мы были уже в своих платьях, и разные оттенки цветов странно пестрели на фоне коричневых платьев стоявших рядами воспитанниц других классов. <...>

Получив аттестат, я заглянула в него. Там стояло: «При очень хорошем поведении оказала успехи отличные» — по всем предметам. <...>

К шести часам приехал мой отец; и вслед за другими и я покинула институт навсегда. Усаживаясь в сани рядом с отцом и бросая последний взгляд на желтые стены института, я не чувствовала к нему ненависти и ценила в нем многое и многое, вынесенное из него, сохранила на всю жизнь.

Лишение золотой медали не повлияло на мою судьбу: я имела два хороших места гувернантки, а затем была учительницей в прогимназии. Ревизовавший ее директор сказал, чтобы я представила попечителю округа свой аттестат и просила о выдаче диплома. Диплом был выдан, очень хорошее поведение заменено отличным, и мне дано звание домашней наставницы и право преподавать все предметы, кроме Закона Божия...

N-Дома и в институте (Из воспоминании конца 50-х и начала 60-х годов) // Русская школа. 1903. № 7/8. С. 144— 178;

№9. С. 61-88.

Ф. Левицкая

Из воспоминаний

Московское Александровское училище