Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Но приветствие вышло не совсем так, как предполагала maman. Государь не сказал: «Bonjour, enfants!»; он сказал совсем просто и ласково: «Здравствуйте, дети!» — и мы отвечали громко и радостно: «Здравствуйте, Ваше императорское величество!» Затем пели «Боже, царя храни!» и «Славься», после чего государь с княжной и князьями пошел осматривать классы, рукодельную, дортуары и пригласил нас следовать за собой. Тут мы забыли всю дисциплину, все начальство, все приказы. Где шли великие князья и княжна, где были maman, классные дамы, генерал Лужин — я не знаю; государь шел впереди крупным неторопливым шагом, заложив руки за спину и немного согнувшись; за ним, степенно выступая шаг за шагом, не бывший в зале, но откуда-то появившийся в коридоре черный водолаз, и сейчас же мы, выпускные, толпой.

Со мной делайте, что хотите, но Милорда моего не трогайте, — говорил государь (то есть не вздумайте стричь у него шерсть на память, как это было, говорят, в некоторых заведениях).

Государь прошел в наш первый класс. Посередине его стояла большая черная доска, сплошь изрисованная мелом. Мы проходили Европейскую Россию. Чтобы облегчить изучение губерний и наглядно показать в одной общей картине ее промышленность в связи с климатом, флорой и фауной, учитель наш разделил доску сообразно числу пространства на клетки и в каждой из них нарисовал в виде мелких, но совершенно отчетливых рисунков все, что было наиболее типичного в данном пространстве. Миниатюрные фигурки были прекрасно сделаны, подчас комичны и живы.

Что это? — с удивлением спросил государь, остановившись перед доской.

Мы объяснили, что это рисунок учителя, изображающий промышленность Европейской России по пространствам.

Вошли в рукодельную. У окон стояли пяльца, на которых нас учили вышивать, а на большом столе лежали кучи сшитого и скроенного белья. Государь не взглянул в пяльца, но подошел к столу, спросил, наша ли это работа, выдернул одну вещь из кучи сложенного белья и встряхнул ее. Оказалась одна из принадлежностей нижнего белья.

Что это? — спросил он, держа белье в левой руке, наполовину обернувшись к нам и улыбаясь.

Мы тоже улыбались и молчали.

А чулки вязать вы умеете? — спросил он дальше. — Женщине необходимо уметь шить, кроить и вязать.

Стали подниматься по широкой чугунной лестнице наверх, в дортуары. Тут я увидала рядом с собою великую княжну и шедшую позади ее начальницу.

Mademoiselle N., proposez done votre main a son Altesse la Princesse[104], — сказала maman.

Я поспешила подставить княжне руку.

Я не старушка, — сказала она, улыбаясь, однако просунула свою руку и, легко опираясь, взошла со мной на лестницу.

Из дортуаров государь и его семья прошли с нами в сад. Сад был не особенно велик, но зелен и чист, с широкими аллеями и высокими деревьями, дававшими хорошую тень в жаркие дни. Цветов в нем не было, и это делало его несколько мрачным, лишало жизни. Во время каникул институтки проводили целый день в саду, причем каждый класс помещался с своей классною дамой в отдельной определенной аллее. Это непрерывное сидение в саду утомляло нас своим чинным однообразием — сад становился нам постылым, — но некоторое здоровье давало нам несомненно.

Возвращаясь из сада и подходя к крыльцу, государь спросил нас:

А какие платья вам больше нравятся, коричневые или зеленые?

Коричневые, Ваше императорское величество, — отвечали мы.

И мне коричневые, — сказал он.

«И государю не нравятся зеленые... Зачем же их ввели? — думала я. — И разве не в его власти их отменить? Достаточно одного его слова, чтобы зеленые заменить коричневыми!» И то представление о царе как о грозном, всемогущем и недоступном властелине, которое жило у меня раньше и поддерживалось всеми институтскими торжественными и трепетными приготовлениями, постепенно уничтожалось, а вместо него глубоко на сердце пробуждалось к нему что-то хорошее, теплое, проникнутое жалостью.

Было четыре часа — час нашего обеда. Государь в сопровождении семьи и начальствующих лиц прошел в лазарет, помещавшийся в нижнем этаже, как и столовая, и отделявшийся от нее высокими и просторными парадными сенями. Мы прошли в столовую и сели обедать. Погодя немного явился государь и стал прохаживаться по зале с наследником и великой княжной. Теперь я имела возможность разглядеть великого князя и княжну.

Наследник был очень молод. Лицо его нельзя было назвать красивым, но это было чисто русское лицо, умное, открытое, веселое и чуть-чуть насмешливое. Коротко остриженные волосы, крайняя простота и уверенность движений производили впечатление независимости и твердости. «Александр Александрович!» — кричали иногда вполголоса выпускные. Он не оборачивался, не глядел, не смущался, а только посмеивался весело и добродушно-насмешливо. Совсем молоденькая княжна (судя по не совсем длинному платью, ей могло быть лет 15—16) была высока и хорошо сложена. Ее цветущее лицо с ясными голубыми глазами дышало добротой и здоровьем, а толстая светло-русая коса спускалась чуть не до колен. Одета она была в простенькое траурное платье и держала себя совсем просто и непринужденно.