Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

В институте начались приготовления к приезду государя, старательнее обыкновенного делались спевки, причем особенное внимание обращали на «Боже, царя храни!» и «Славься»[111], разучивали пьесы на нескольких роялях, шили нам новые зеленые платья и тонкие белые передники.

В течение всего Великого поста нас, по обыкновению, водили по средам и пятницам в церковь на преждеосвящен- ные обедни. После обедни институток собирали в зал, воспитанниц трех старших классов ставили лицом ко входной двери, по одну сторону от них певчих, по другую, за колоннами, разделявшими зал на две части, выстраивали рядами воспитанниц остальных классов, после чего дежурная, с голубым бантом на плече, бежала докладывать maman, что все готово. Как всегда бесшумно, появлялась невысокая, худощавая, прямая и властная фигура maman с бледным, строгим, никогда не улыбавшимся лицом и голубыми холодными глазами. С левой рукой, прижатой у груди поверх накинутой на плечи кружевной косынки, она останавливалась у входной двери, чуть-чуть наклоняла голову, глядела еще строже и холоднее обыкновенного и говорила медленно и важно, изображая государя: «Bonjour, enfants!» Со словами: «Bonjour, Votre Majesté Imperiale!» — мы должны были отставить одну ногу и плавно присесть на нее до земли — медленно, все ниже и ниже, и наклоняя голову. Но maman пришлось провозиться с нами немало, прежде чем мы научились приседать, как следует: одни качались, делая реверанс, другие сутулились или слишком быстро опускали голову, третьи приседали недостаточно низко, и при этом все опускались и наклоняли голову не разом и говорили в розницу или недостаточно громко. Начальница делала замечания, давала объяснения, заставляла повторять несколько раз реверанс и приветствие. Репетиции эти повторялись ежедневно до прибытия государя в Москву.

Наконец наступил день, когда в институте ожидали приезда государя. В каком это было месяце — не помню, по всей вероятности, в апреле или мае, потому что у нас шли еще занятия (у выпускных, впрочем, занятия с некоторыми учителями продолжались все лето ввиду предстоящих экзаменов в декабре); во всяком случае, день был солнечный, жаркий. Должно быть, было воскресенье или праздник, так как нам объявили, что приема родных по случаю посещения государя не будет. Помню об этом потому, что за завтраком мне принесли коробку конфект и объявили, что ко мне пришел какой-то молодой человек, двоюродный брат, но что принять его нельзя. Я чрезвычайно удивилась, потому что взрослых двоюродных братьев у меня не было ни одного и никакие молодые люди не посещали меня под этим именем, как это практиковалось в институте, так как я была издалека и не имела знакомых в Москве.

Кто был этот «двоюродный брат», я не узнала никогда, но много позже, после нескольких покушений на жизнь императора Александра Николаевича, задавалась вопросом: зачем был этот «двоюродный брат» за несколько минут до приезда государя? Хотелось ли ему воспользоваться случаем взглянуть на него поближе, или у него были дурные цели?

С утра мы были одеты по-парадному, в новые зеленые камлотовые платья и тонкие белые передники. Платья обыкновенно у воспитанниц всех классов шились до полу, но франтихи из старших классов просили закройщиц пускать их несколько длиннее, так что сзади юбка слегка ложилась на пол и шуршала. Франтовство, впрочем, у нас строго преследовалось: прямые камлотовые юбки, полотняные фартуки и пелерины были совсем гладкие, без складок и оборок; узенькие полотняные рукавчики спускались до кисти и привязывались к коротким рукавам открытого лифа при помощи тесемок. Носить своих ботинок не дозволялось никому; у всех были туфельки или башмачки из тонкой кожи, с тесемками, завязывавшимися крест-накрест, и без каблуков. Так как шаркать ногами не позволяли, да и среди институток шарканье считалось ужасным mauvais genre[112], мы приучались ходить легко и беззвучно. Всякие серьги, кроме простых колечек, а также кольца были строго запрещены. Богатые, бедные, знатные — все сливались в одну толпу, все были совершенно равны. Слияние это было настолько полно, что никто из нас не знал, кто родители подруги и какие у них средства, и в этом одна из величайших заслуг Московского Александровского института моего времени.

В день приезда государя нам не велели подвязывать рукавчиков и надевать пелерин. Те и другие составляли необходимую принадлежность нашего форменного платья и отсутствовали у нас только при парадах, например на балах, которые в мое время бывали не более раза в год, и с непривычки мы чувствовали себя неловко на уроках, сидя перед учителями с обнаженными плечами и руками.