Инструктор спецназа ГРУ

Он уселся в кресло и, выдвинув ящик письменного стола, взял в руки один из своих ножей. Рассеянно поглаживая пальцами остро отточенную сталь, Илларион Забродов погрузился в раздумья. Что бы это все могло означать? То, что ему предлагали осуществить политическое убийство, не вызывало ни малейшего сомнения. Это однозначно, как любит выражаться один деятель. А кстати, не его ли собираются убрать? Впрочем, куда там. Кому может мешать этот клоун? Да и не обязательно убивать депутата Думы, чтобы придать убийству политическую окраску. Нынче даже алкаши возле пивной бьют друг другу морды по политическим соображениям. Карманная кража в какой-то мере тоже влияет на политику.

И чем больше ты украл, тем выше твой политический статус… Чепуха это все, решил он. Все это пустые домыслы. Ведь он, стервец, ухитрился в получасовом разговоре и не назвать ни одного имени, не дать ни малейшей зацепки… Тоже, между прочим, высокий политес, чудеса дипломатии, танец языка… Единственное, что я сейчас могу сделать, — это вытрясти душу из Мещерякова. Если это не он, то ему все равно есть о чем подумать. Этак скоро каждая бабка в гастрономе будет знать мой послужной список, да и не только бабка, и не только мой.

А вообще, Забродов, сказал он себе, жди неприятностей, больших и малых. Может, не стоило насчет выбить дерьмо? Ерунда, сути дела это не меняет. Так или иначе, я сейчас отношусь к категории тех, кто слишком много знает. «Как говорил один мой знакомый — покойник: я слишком много знал»… И ведь самое противное, что знаю-то я всего ничего, а именно, что кто-то кому-то подставил ножку и его за это собираются отправить в лучший мир. Больно, надо полагать, споткнулись.

К чертям собачьим, решил он, разберутся без меня. А сунутся выяснять отношения — я им покажу творческий подход.

И тут раздался стук в дверь.

Ну вот, сказал он себе. До чего же все-таки неугомонные… Нерешительно повертев в руках нож, Илларион бросил его в ящик стола и пошел открывать.

На этот раз за дверью оказался все-таки Мещеряков, вооруженный до зубов, в полной боевой экипировке: в правой руке у него была бутылка коньяка, в левой бутылка водки, а под мышкой усматривался какой-то испускающий аппетитные запахи пакет.

— Привет пенсионерам! — бодро приветствовал он Иллариона, входя в квартиру. — Чем занимаешься?

— А чем все, тем и я. Шашки, пиво, домино, голубей вот в парке кормлю…

— Ну, насчет голубей, это ты, брат, переборщил. Сгустил, так сказать, краски. Голубей обычно старушки кормят. Давай, накрывай на стол, душа горит, растравил ты меня. Давно мы с тобой как следует не сидели.

— Да, давненько… Только что-то долго ты до меня с горящей душой добирался.

— Что, соскучился? То-то же! Я, понимаешь, на Кутузовском в пробку угодил, да пока в магазин, то се… Черт, опять забыл, где у тебя рюмки?

— Рюмки в шкафчике над мойкой. И как тебя с таким склерозом до сих пор на пенсию не выперли?

— Склероз — профессиональная болезнь разведчика. Всех на пенсию не выпрешь!

— Ладно, разведчик, — сказал Илларион, разливая коньяк. — Ты по-прежнему хочешь поговорить, или надобность уже отпала?

— Эх, кабы она отпала… — вздохнул полковник. — А почему ты спрашиваешь? Да еще таким странным тоном?

_ Вот что, Андрей. Не могу я с тобой в дипломатию играть, поэтому скажу прямо. Хотя, возможно, впоследствии это мне дорого обойдется… — сказал Илларион и замолчал, подбирая слова.

— Так-так, — наклонился вперед Мещеряков, — вступление интригующее. Давай дальше.

— Дальше? Дальше будет так. Скажи, каким образом к совершенно посторонним людям могла попасть информация о том, кто я такой, где живу и чем занимался в недалеком прошлом?

— Что?! Этого просто не может быть! — побледнел Мещеряков.

— Ты считаешь, что у меня мания преследования?

— Поверь, это было бы лучше. Но у тебя такой тон… Уж не решил ли ты, что источник этой информации — я?

— Суди сам. Ты звонишь мне и предлагаешь встретиться. Я приглашаю тебя к себе домой. То есть я нахожусь дома и никуда уходить не собираюсь. Через десять-пятнадцать минут ко мне является какой-то вежливый хлыщ и делает некое предложение. При этом он демонстрирует такой уровень осведомленности о моей жизни, какого у него быть просто не должно. А сразу после него являешься ты со своим коньяком и своим склерозом. Как это все тебе нравится?

— Да, логика железная, — задумался Мещеряков. — И ты, значит, решил, что главный злодей — это твой покорный слуга.

— Ну, если бы я и в самом деле так решил, разговор у нас был бы другой. Но ведь не в газете же он все это про меня прочитал!

— Я этим займусь, — пообещал Мещеряков. — То-то я смотрю…

Он осекся, не желая посвящать Иллариона, который, как ни крути, был теперь лицом сугубо штатским, в дела службы.

— Послушай, — вскинулся он вдруг, — так это же, наверное, была его машина!

— Какая машина? Где? Ты видел его машину?

— Шестисотый «мере», не машина — песня, просто слюнки текут. Правда, фару он себе в твоей подворотне все-таки раскокал. Я, грешным делом, позлорадствовал: не мне одному такое счастье. А что он тебе предлагал?