Инструментарий человечества

– Они выданы и зарегистрированы в Инструментарии как подарок, сэр, – сообщил казначей. – Их аннулировать?

В тот день директор собрал достойный урожай историй и был настроен благожелательно. Под влиянием момента он ответил казначею:

– Вот что я тебе скажу. Отдай эти ваучеры ребятам. Без огласки. Мы в это не полезем. Если они нас не хотят, значит, они не обязаны нас терпеть. Проведи платеж. И все. Иди.

Ваучеры вернулись к Хелен. Она получила самые высокие баллы в истории университета и нуждалась в отдыхе. Когда женщина из службы новостей вручила ей ваучер, Хелен спросила:

– Это уловка?

Когда ее заверили, что нет, она поинтересовалась:

– А тот человек поедет?

Она не могла назвать его «моряком» – это слишком походило на то, как люди обсуждали ее саму, – а его имени ей вспомнить не удалось.

Женщина не знала.

– Мне придется с ним встречаться? – спросила Хелен.

– Конечно, нет, – ответила женщина. Подарок не ставил никаких условий.

Хелен не слишком весело рассмеялась.

– Ладно, я приму его и скажу спасибо. Но если увижу хоть одного фотографа – слышите, хоть одного, – сразу откажусь в этом участвовать. Или просто откажусь, безо всякой причины. Вас это устраивает?

Их это устраивало.

Четыре дня спустя Хелен была в мире удовольствий Нового Мадрида, и танцмейстер представлял ее странному, напряженному старику с черными волосами.

– Младший научный сотрудник Хелен Америка. Звездный моряк мистер Больше-не-седой.

Танцмейстер проницательно оглядел их и улыбнулся доброй, всезнающей улыбкой. Добавил ничего не значащую ритуальную фразу:

– Имею честь и откланиваюсь.

Они остались вдвоем на краю столовой. Моряк очень пристально посмотрел на нее и спросил:

– Кто вы? Мы с вами уже встречались? Я должен вас помнить? На Земле слишком много людей. Что нам делать дальше? Что нам следует делать? Хотите присесть?

Хелен ответила одним «да» на все эти вопросы – и даже представить не могла, что это единственное «да» в грядущие столетия произнесут сотни великих актрис, каждая по-своему.

Они сели.

Как случилось все остальное, никто из них точно не знал.

Ей пришлось успокаивать его, словно пациента Дома реабилитации. Она объяснила ему блюда, а когда он все равно не смог выбрать, выбрала за него автоматически. Она по-доброму напоминала ему о манерах, когда он забывал простые обряды принятия пищи, известные каждому, например, то, что разворачивать салфетку положено стоя, остатки еды нужно класть в бак с растворителем, а столовые приборы – на конвейерную ленту.

В конце концов, он расслабился и уже не выглядел таким старым.

На мгновение позабыв, как ей самой тысячу раз задавали этот вопрос, она спросила:

– Почему вы стали моряком?

Он уставился на нее широко распахнутыми, непонимающими глазами, словно она заговорила на незнакомом языке. Наконец промямлил:

– Вы… вы тоже хотите сказать, что… что мне не следовало этого делать?

Ее ладонь метнулась ко рту в инстинктивном извинении.

– Нет, нет, нет. Понимаете, я сама записалась в моряки.

Он молча смотрел на нее своими внимательными юными-старыми глазами. Не таращился, а словно пытался разгадать смысл ее слов, которые по отдельности были понятными, но вместе складывались в нечто безумное. Его взгляд был странным, но она не отвернулась. Вновь отметила загадочное своеобразие этого человека, который управлял огромными парусами в слепой, пустой черноте среди немигающих звезд. Он был молод. Волосы, давшие ему прозвище, были черными и блестящими. Должно быть, бороду ему удалили полностью, потому что его кожа напоминала кожу женщины средних лет – ухоженная, красивая, но с явными старческими морщинками, без следа привычной щетины, которую предпочитали оставлять на лицах мужчины ее культуры. Эта кожа обладала возрастом без опыта. Мускулы постарели, но не выдавали того, как именно состарился человек.

Мать Хелен связывалась то с одним фанатиком, то с другим, и Хелен научилась быть проницательным наблюдателем за людьми; она прекрасно знала, что тайные биографии записаны в мускулах людских лиц и что незнакомец на улице – желает он того или нет – выдает окружающим все свои секреты. Если вглядеться внимательно и при правильном освещении, можно узнать, проводит ли он дни в страхе, надежде или радости, можно раскрыть источники и последствия его самых тайных чувственных наслаждений, можно уловить нечеткие, но стойкие отражения других людей, оставивших на его личности свой отпечаток.

Всего этого у мистера Больше-не-седого не было; он обладал возрастом, но не его стигматами; он состарился, но не получил естественных меток старения; он прожил жизнь, не живя во времени и в мире, где большинство людей оставались молодыми – и жили слишком много.