Инсургент

— Он, — Джек посмотрел на Тобиаса. — Обвиняется в преступлениях против человечества. Вы обвиняетесь в том, что были его сообщником.

— Преступления против человечества? — Тобиас наконец-то говорит рассержено. Он смотрит на Джека яростным взглядом. — Это какие?

— Мы видели видеозапись нападения. Вы управляли моделированием, — отвечает Джек.

— Какие же вы видели кадры? Мы забрали все с собой, — говорит Тобиас.

— Вы взяли лишь копию. Все кадры Бесстрашных, зарегистрированные во время нападения, были отправлены на другие компьютеры по всему городу, — сказал Джек. — Мы видели, что вы осуществляли управление моделированием, и что оно было почти уничтожено прежде, чем перестало работать. Тогда вы остановились, скорее всего, согласовали свои действия, и вместе украли жесткий диск. И есть только одна возможная причина: моделирование было закончено, и вы не хотели, чтобы об этом узнали.

Я чуть не рассмеялась. Мой великий героический подвиг, единственная важная вещь, которую я когда-либо делала, была истолкована, как пособничество Эрудитам…

— Моделирование не прекратилось, — говорю я. — Это мы его остановили, вы…

Джек махнул рукой:

— Мне не интересны ваши отмазки. Правда восторжествует, когда вы оба будете допрошены под воздействием сыворотки правды.

Кристина рассказывала мне однажды о сыворотке правды. Она говорила, что самая трудная часть инициирования Искренних заключалась в ответах на личные вопросы перед всей фракцией под воздействием этой сыворотки. Мне не нужно было лезть в глубины своего сознания, чтобы понять, что сыворотка правды это последнее, чего я хочу.

— Сыворотка правды? — я мотаю головой. — Нет, ни за что.

— Вам есть что скрывать? — говорит Джек, приподнимая брови.

Я хочу сказать ему, что любой человек, даже с каплей достоинства, хочет держать некоторые вещи при себе, но я не хочу вызывать подозрения, поэтому отрицательно качаю головой.

— Тогда отлично, — он смотрит на часы. — Сейчас полдень, допрос в семь. Не стоит к нему готовиться. Вы не сможете ничего скрыть, находясь под воздействием сыворотки.

Он разворачивается на каблуках и выходит из комнаты.

— Какой приятный парень, — произносит Тобиас.

Группа вооруженных Бесстрашных сопровождает меня в ванную. Я не тороплюсь, позволяя рукам покраснеть в горячей воде, смотрю на свое отражение в зеркале: когда я была в Отречении, и мне нельзя было смотреть в зеркала, я думала, что за три месяца во внешности человека многое может измениться. Сейчас же понадобилось всего три дня, чтоб изменить меня. Я выгляжу старше. Возможно, из-за коротких волос или из-за одежды; все, что произошло, накладывает свой отпечаток. Так или иначе, я всегда думала, что буду счастлива, когда перестану быть похожей на ребенка. Но все, что я чувствую — это ком в горле. Я больше не дочь, которую знали мои родители. Они никогда не узнают меня такой, какой я стала.

Я отворачиваюсь от зеркала и толкаю дверь ногой. Когда Бесстрашные заводят меня в комнату, я задерживаюсь у дверей. Тобиас выглядит так же, как при нашей первой встрече: черная футболка, короткие волосы, строгое выражение лица. Его вид заставляет меня волноваться. Я помню, как схватила его за руку вне класса, всего на несколько секунд, то, как мы сидели вместе на скалах рядом с пропастью, и чувствую приступ тоски по тому, что было когда-то.

— Голодна? — спрашивает он и предлагает мне бутерброд со своей тарелки. Я беру его и сажусь, положив голову Тобиасу на плечо. Все, что нам остается, это сидеть и ждать, что мы и делаем. Съедаем всю еду и сидим до тех пор, пока не становится неудобно. Потом ложимся на пол рядом, наши плечи соприкасаются, и мы смотрим на какое-то пятно на белом потолке.

— Что ты боишься рассказать? — спрашивает он.

— Все, что было. Не хочу вновь проходить через это.

Он кивает. Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. В комнате нет часов, поэтому я не могу считать минуты до допроса. Может, за временем здесь не уследишь, но я чувствую, как оно давит на меня, как неизбежно приближается час допроса, будто прижимая меня к плиткам пола. Возможно, время не ощущалось бы таким гнетущим, если бы не чувство вины — вины за то, что я знаю правду, она сокрыта так глубоко во мне, что никто не может ее увидеть, даже Тобиас. Возможно, мне не стоит бояться собственного рассказа, ведь честность приносит облегчение.

Видимо, я все-таки задремала и проснулась от звука открывающейся двери. Входят несколько Бесстрашных, и мы встаем на ноги, когда один из них произносит мое имя. Кристина проталкивается мимо других Бесстрашных и обнимает меня. Ее пальцы впиваются в рану на моем плече, и я вскрикиваю.

— Рана на плече, — говорю я. — Ой.

— О, боже! — она отпускает меня. — Прости, Трис.

Она не похожа на Кристину из моих воспоминаний, ее волосы стали короче, как у мальчишки, и кожа стала сероватого оттенка, вместо теплого коричневого. Она улыбается мне, но в ее глазах читается усталость. Я пробую улыбнуться в ответ, но волнение мешает. Кристина будет присутствовать на моем допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. Она никогда меня не простит.