Инсургент

— Я задам тебе ряд простых вопросов, пока сыворотка еще полностью не подействовала, поскольку требуется полный эффект, — говорит Найлс. — Так, как тебя зовут?

Тобиас сидит, сутулясь, с опущенной головой, такой же тяжелой для него, как и собственное тело. Он хмурится и корчится в кресле, и, сквозь стиснутые зубы, отвечает:

— Четвертый.

Может быть, невозможно лгать, находясь под сывороткой правды, но согласитесь: его зовут Четвертый, пусть это и не имя, данное ему при рождении.

— Это прозвище, — говорит Найлс. — Как твое настоящее имя?

— Тобиас, — отвечает он.

Кристина толкает меня:

— Ты знала это?

Я киваю.

— Как зовут твоих родителей?

Тобиас открывает рот для того, чтобы ответить, но затем сжимает челюсть, чтобы слова не вырвались наружу.

— Разве это важно? — спрашивает Тобиас.

Окружающие меня Искренние бормочут что-то друг другу, некоторые из них хмурятся. Я поднимаю бровь и смотрю на Кристину.

— Очень трудно не сразу отвечать на вопросы, пока действует сыворотка правды, — говорит она. — Это значит, что у него действительно сильная воля. И есть, что скрывать.

— Быть может, раньше это и не было важным, Тобиас, — говорит Найлс. — Но теперь, когда ты сопротивляешься, тебе придется ответить на вопрос. Имена родителей, пожалуйста.

Тобиас закрывает глаза.

— Эвелин и Маркус Итаны.

Фамилии — просто дополнительные средства идентификации, полезны только для предотвращения путаницы в официальных документах. Когда мы вступаем в брак, один из супругов должен взять другую фамилию, или оба должны принять новую. Тем не менее, имея возможность менять имена от семьи к фракции, мы редко вспоминаем о фамилиях.

Но каждый знает фамилию Итан. Это легко понять хотя бы по тому, какой возникает шум сразу, как Тобиас ее произносит. В Искренности все знают Маркуса, как наиболее влиятельного правительственного чиновника, и некоторые из них, должно быть, читали статью Джанин о его жестокости с сыном. И это была единственная правдивая вещь. Теперь все знают, что Тобиас и есть тот самый сын.

Тобиас Итан — мощное имя.

Найлс ждет тишины, затем продолжает.

— Итак, ты сменил фракцию, не так ли?

— Да.

— Ты перешел из Отречения в Бесстрашие?

— Да, — огрызается Тобиас. — Разве это не очевидно?

Я кусаю губы. Он должен успокоиться, он тратит слишком много энергии. Чем более неохотно он отвечает на вопрос, тем более желанно для Найлса услышать ответ.

— Одна из целей этого допроса состоит в том, чтобы определить ваши привязанности, — говорит Найлс. — Поэтому я должен спросить: почему ты перешел?

Тобиас смотрит на Найлса и держит рот на замке. Секунды проходят в полной тишине. Кажется, что, чем больше он пытается сопротивляться сыворотке, тем это труднее: к его щекам приливает кровь, дыхание ускоряется и становится тяжелее. От этого зрелища сердце сжимается у меня в груди. Подробности его детства должны оставаться с ним, если это то, чего он хочет. Искренние жестоки, принуждая, забирая его свободу.

— Это ужасно, — говорю я, обращаясь к Кристине. — Неправильно.

— Почему же? — удивляется она. — Это простой вопрос.

Я мотаю головой.

— Ты не понимаешь.

Кристина слегка улыбается мне.

— Ты, действительно, заботишься о нем.

Я слишком занята, наблюдая за тем, как Тобиас отвечает.

Найлс продолжает.

— Я должен спросить снова. Это важно, необходимо понять степень твоей верности выбранной фракции. Итак, почему ты перешел в Бесстрашие, Тобиас?

— Чтобы защититься, — говорит Тобиас. — Я перешел, чтобы защититься.

— Защититься от чего?

— От отца.

Все разговоры в комнате прекращаются; наступившая тишина страшнее недавнего бормотания. Я жду, что Найлс продолжит копать, но он не делает этого.

— Спасибо за вашу честность, — говорит Найлс. Искренние шепотом вторят ему. Вокруг меня раздается "спасибо за вашу честность" на все лады, и мой гнев начинает таять. Шепот будто приветствует Тобиаса, обнимает его и принимает его самую темную тайну.

Все-таки это не жестокость, скорее желание понять его мотивы. Но я не начинаю меньше бояться собственных действий под сывороткой правды.

— Ты предан своей текущей фракции, Тобиас? — спрашивает Найлс.

— Моя преданность относится ко всем, кто не поддерживает нападение на Отречение, — говорит он.

— Поговорим вот о чем, — предлагает Найлс. — Я думаю, мы должны сосредоточиться на том, что произошло в тот день. Что ты помнишь из того, что делал, являясь объектом моделирования?

— Во-первых, я не был в моделировании, — говорит Тобиас. — Это не работает.

Найлс слегка усмехается.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не работает?

— Одна из определяющих характеристик Дивергентов в том, что их умы устойчивы к моделированию, — говорит Тобиас. — И я Дивергент. Так что нет, это не сработало.

Бормотание нарастает. Кристина толкает меня локтем.

— Ты тоже? — говорит она мне прямо в ухо, чтобы не нарушать тишину. — Вот почему ты была в сознании?

Я смотрю на нее. Последние несколько месяцев я боялась слова "Дивергент", страшась того, что кто-то может узнать, кто я такая. Но я не хочу и дальше скрываться, поэтому киваю.