Инсургент

Она улыбается мне, и я вижу морщины в уголках ее глаз, которых прежде не было.

— Мы едем в штаб Эрудитов.

Я хмурюсь. Большую часть своей жизни я провела, избегая штаба Эрудитов. Мой отец признавался, что даже дышать с ними одним воздухом не готов.

— Почему мы идем именно туда?

— Там нам помогут.

Почему, думая об отце, я чувствую острую боль в животе? Представляю его лицо, выражающее глубокое разочарование окружающим миром, его короткие волосы, подстриженные на манер Отреченных, и чувствую боль, подобную той, что испытываю, когда сильно проголодалась.

— С папой что-то случилось? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Почему ты спрашиваешь?

— Сама не знаю.

Глядя на мать, я боли не чувствую, но ощущаю, что каждую секунду, проведенную рядом с ней, необходимо запомнить, пока то, как она выглядит, соответствует показаниям моей памяти. Но что, если мама не является постоянной, в отличие от моих о ней воспоминаний?

Автобус останавливается, со скрипом открываются двери. Моя мать идет к выходу, я иду следом. Она выше меня, поэтому мой взгляд упирается ей в спину. Она выглядит хрупкой, хоть и не является таковой.

Я ступаю на тротуар. Кусочки стекла шуршат под моими ногами. Они синие, и, судя по отверстиям в зданиях справа от меня, раньше это были окна.

— Что случилось?

— Война, — отвечает мама. — То, чего мы всеми силами пытались избежать.

— И каким образом нам помогли Эрудиты?

— Меня беспокоит, что твой отец бушует из-за вреда, причиненного тебе Эрудитами, — осторожно признается она. — Они, конечно, совершали ошибки, но, как и все остальные, представляют собой смесь добра и зла, а не что-то одно. Что бы мы делали без наших врачей, наших ученных, наших учителей?

Она проводит рукой по моим волосам.

— Постарайся запомнить это, Беатрис.

— Я запомню, — обещаю я.

Мы продолжаем идти. Но что-то в ее словах меня беспокоит. То, что она сказала о моем отце? Нет, отец всегда жаловался на Эрудитов. То, что она сказала об Эрудитах? Я перепрыгиваю через большой осколок стекла. Нет, не из-за этого. Она права. Все мои учителя были Эрудитами, и доктор, который несколько лет назад вправил маме сломанную руку.

Меня смутили последние слова: «постарайся запомнить», будто позже у нее не будет возможности напомнить мне об этом.

Чувствую, как в моем сознании что-то меняется, как открывается что-то, что было недоступно.

— Мам? — зову я.

Она смотрит на меня. Прядь белокурых волос выбивается из пучка и касается ее щеки.

— Я люблю тебя.

Я указываю на окно слева от меня, и оно взрывается. Нас обдает дождем из осколков стекла.

Не хочу просыпаться в комнате штаба Эрудитов, поэтому глаза не открываю даже тогда, когда моделирование исчезает. Пытаюсь как можно дольше сохранить образ мамы с волосами, прилипшими к скулам. Глаза открываю лишь тогда, когда вижу только свои покрасневшие веки.

— В следующий раз придется постараться, — замечаю я, обращаясь к Джанин.

— Это только начало, — отвечает она.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Перевод: NastyaMistiKa, Ania Lune, Маренич Екатерина, Laney, Инна Константинова

Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль

Этой ночью мне снился не Тобиас и не Уилл, а мама. Мы стояли в садах Дружелюбия, и в нескольких сантиметрах над нашими головами висели спелые яблоки. Тени от листьев падали маме на лицо, она была одета в черное, хотя при жизни я никогда не видела ее в черной одежде.

Я проснулась, удивленная тем, что никогда не замечала в ней энергии Бесстрашия, хотя каждый день сидела напротив нее за завтраком. Она так хорошо скрывалась, или я была недостаточно внимательна?

Прячу лицо в тонком матрасе. Теперь мне никогда ее не узнать. Но, по крайней мере, ей не придется жить с тем, что я сделала с Уиллом. Думаю, если бы она узнала, я бы этого не пережила.

Несколько секунд или минут спустя, не могу сказать точно, я следую за Питером по коридору, все еще моргая и пытаясь прогнать остатки сна.

— Питер, — мое горло болит, наверное, кричала во сне. — Сколько сейчас времени?

Он носит часы, но циферблат закрыт, и я не могу увидеть время. Он даже не удосужился посмотреть на них.

— Почему ты постоянно меня сопровождаешь? — спрашиваю я. — Тут что, нет других грязных занятий, в которых ты мог бы принять участие? Избиение щенков или подглядывание за девушками, когда они переодеваются, или что-нибудь в том же духе?

— Я знаю, что ты сделала с Уиллом, не притворяйся, что ты лучше меня, потому что мы с тобой одинаковые.

Единственное отличие между местными коридорами, это их длина. Я решила различать их по тому, сколько шагов сделано до поворота. Десять. Сорок семь. Двадцать девять.

— Ты ошибаешься, — возражаю я. — Быть может, мы оба не лучшие из людей, но между нами огромная разница — мне не нравится быть такой.