Инсургент

Мне известно, что высокомерие — один из недостатков Эрудита. Во мне оно тоже присутствует.

Но жадность — это другой, тот, которого у меня нет. Таким образом, я наполовину здесь, наполовину там — как всегда.

Я вскакиваю на ноги.

— Ты все еще не ответил на мой вопрос.

Калеб отступает.

— Дело не в Эрудитах, дело во всех. Во всех фракциях, — говорит он. — И во всем городе целиком. В том, что за оградой.

— Мне все равно, — бросаю я, но это ложь. Фраза «за оградой» эхом отзывается в моей голове. За оградой? Каким образом эта ситуация касается того, что находится там?

Что-то всплывает из глубин моей памяти. Маркус сказал, что причиной, заставившей Джанин напасть на Отречение, являлась информация, которой те владели. Связана ли она с тем, что за оградой?

Я отгоняю эту мысль на некоторое время.

— А я думала, вы заботитесь о фактах. И о свободе информации. Что ты скажешь на это, Калеб? Когда… — мой голос дрожит. — Когда ты предал наших родителей?

— Я всегда был Эрудитом, — мягко отвечает он. — Даже, когда должен был стать Отреченным.

— Если ты с Джанин заодно, тогда я ненавижу тебя. Наш отец отреагировал бы также.

— Наш отец, — Калеб фыркает. — Наш отец был Эрудитом, Беатрис. Джанин рассказывала мне, что они вместе учились.

— Он не был Эрудитом, — возражаю я, спустя несколько секунд. — Он решил покинуть их. Он выбрал другую личность, так же, как и ты, и стал кем-то еще. Только ты выбрал это… это зло.

— Ты говоришь, как настоящая Бесстрашная, — резко отвечает Калеб. — Или одно, или другое, никаких нюансов. Мир построен по-другому, Беатрис. Само понятие «зло» зависит от того, на чьей ты стороне.

— На чьей бы я ни была стороне, я все равно считаю, что контролировать умы целого города, умы множества людей и есть зло, — я чувствую, как дрожит моя губа. — Я все равно считаю, что предавать свою сестру, чтобы ее пытали и казнили, и есть зло!

Он мой брат, но я хочу разорвать его на куски.

Вместо того чтобы пытаться сделать это, я снова сажусь. Я никогда не смогу ранить его достаточно сильно, чтобы его предательство перестало причинять мне боль. А это ранит каждую частичку моего тела. Я прижимаю пальцы к ключице и массирую некоторые болевые точки.

Пока я вытираю слезы, входит Джанин со своей армией ученых-Эрудитов и Бесстрашных предателей. Я быстро моргаю, чтобы она не увидела. Она лишь окидывает меня быстрым взглядом.

— Ну что, посмотрим результаты? — объявляет она. Калеб, стоящий сейчас у мониторов, нажимает что-то в передней части комнаты и мониторы включаются. Их заполняют слова и цифры, которых я не понимаю.

— Мы выяснили кое-что очень интересное, мисс Приор, — я никогда еще не видела ее такой радостной. Она почти улыбалась. — У вас преобладает особый вид нервных клеток, которые называются, говоря простым языком, зеркальными. Кто-нибудь хочет объяснить мисс Приор, за что отвечают эти клетки?

Ученые Эрудиты одновременно поднимают руки. Она указывает на пожилую женщину впереди.

— Зеркальные нервные клетки включаются, когда кто-то производит действие, а другой наблюдает за этим. Они позволяют нам имитировать поведение.

— За что еще они отвечают? — Джанин просматривает свой «класс» подобно моим учителям в Верхних Уровнях. Другой Эрудит поднимает руку.

— Изучение языков, понимание намерений других людей, основанное на их поведении, хм-м… — он хмурится. — И сопереживание.

— Конкретнее, — говорит Джанин, и в этот момент она действительно улыбается мне широко, отчего у нее на щеках появляются складки. — Те, у кого преобладают зеркальные нервные клетки, могут иметь высокую приспособляемость — они способны подражать другим, если в данной ситуации это правильнее и полезнее, чем оставаться собой.

Я понимаю, почему она улыбается. Я чувствую себя так, будто мой мозг треснул, и секреты сыплются из него, чтобы я наконец-то смогла их узнать.

— Высокая приспособляемость, — говорит она. — Те, кто обладают подобным качеством, могли бы иметь предрасположенность больше, чем к одной фракции, не правда ли, мисс Приор.

— Возможно, — говорю я. — Итак, если бы у вас была сыворотка, способная подавлять эту возможность, вы бы нас сделали.

— По одному за раз, — она останавливается. — Я должна была догадаться, меня ставит в неловкое положение то, что вы так стремитесь перейти к собственным пыткам.

— Нет, не ставит, — я закрываю глаза. — Вас вообще ни что не ставит в неловкое положение, — я вздыхаю. — Могу ли я вернуться в свою камеру?

Необходимо казаться беспечной, но я не такая. Я хочу вернуться в мою комнату, чтобы поплакать без свидетелей, но мне не хочется, чтобы она об этом знала.

— Не расслабляйся, — щебечет она. — Вскоре у нас будет сыворотка моделирования, которую предстоит испытать.

— Да, — говорю я.

Кто-то трясет меня за плечо. Я просыпаюсь, открываю глаза, и, осмотревшись, вижу Тобиаса, стоящего на коленях возле меня. Он в куртке предателя Бесстрашного, и одна сторона его головы покрыта кровью. Я вздрагиваю.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Вставай. Нам нужно бежать.

— Слишком рано. Две недели еще не прошли.

— У меня нет времени объяснять. Пошли.

— О Боже. Тобиас.