Инсургент

— Дорогой мой, если он вылезет оттуда, половина людей тут же присоединится к нему и сбросит нас. Он — горячий и решительный малый... пусть уж лучше разрядится там.

Пусть!

Не проходит и часу, как появляется другой сержант, весьма несговорчивый. Его прозвали сапером — из-за бороды, совершенно закрывающей его лицо. Он с радостью даст убить себя вместо «своего командира».

— Для него я даже сбрею бороду, — говорит он, и его глаза горят преданностью.

Он приносит вести из шкафа.

— С вашего позволения, господин командир, шкаф совершенно затоплен... Но это еще не все!

— Что же еще?

Он тоже затрудняется, не знает, как объяснить.

— Видите ли, этот человек уже не стесняется больше... и просит...

— Чего же он просит?

— Он просится, господин командир, выйти на минутку... для кое-чего более серьезного!

— Вы видите, — говорит Грелье, — реакция поднимает голову. — Только что одно требование, теперь — другое.

Он повертывается к саперу.

— А что говорит стража? Что думает она о его претензиях?

— Они говорят, что может кончиться очень печально, если его вовремя не выпустить...

— Так выпустите его, ради бога... Полейте хлором в шкафу и дайте ему свободу вместе с ключом от надлежащего места.

Мэр не заставляет повторять себе два раза и пулей вылетает из шкафа, оцарапавшись при этом о железо створки.

— Пруссаки! Пруссаки! — закричало несколько шутников, и они чуть было не заставили весь батальон взяться за оружие и направить его на ободранный зад мэра.

И подумать только, что завтра, если мы будем побеждены, завопят, что я толкал к убийству, вел людей на бойню! Между тем до настоящего времени если и пролилась кровь по моей вине, то только кровь этого «пруссака»...

Побеждены! — Похоже на то.

Из ратуши поступают мрачные известия.

По-видимому, правительство собирается с силами. Говорят, что ему приходят на подмогу; один правительственный батальон выступил в полном порядке, с Ферри во главе, и двигается против восставших.

Неужели это правда?..

— Что бы там ни было, собирайтесь, товарищи. Выступим навстречу этому батальону!

— Мы голодны! Мы хотим пить!

— Есть и пить будете потом, в Париже.

Но они упорствуют, говорят, что меньше будут дрожать за свои животы, если ублаготворят свои желудки.

— Ну, так живо! Взломайте в погребе несколько бочонков с селедками и вином... По селедке и по стакану вина на человека!

А затем ранцы на спину! Я снова возьму мою саблю и сброшу шарф. Кто хочет надеть его?

— Ну нет! Вы не выйдете отсюда!

И они предательски и исподтишка препятствуют моему уходу.

Начальники частей, которые последние два месяца явно или тайно были на стороне экс-мэра и ненавидели меня за мою популярность в клубе, осмелели, узнав о наступательных действиях буржуазии. Их эмиссары сеют возмущение в отделениях, получивших по кружке вина и по копченой селедке.

— Устроил беспорядок и теперь удирает! Смотрите, чтобы он не улизнул! Иначе вас арестуют и вы будете отвечать за все. Да и знаете ли вы, куда он вас ведет и что вас ожидает?.. Он захватил мэрию, — ну и пусть остается в ней заложником!

Я попробовал настаивать, но бельвилльцы прикинулись глухими. Только несколько простых и смелых ребят отправились всем взводом навстречу опасности.

Наша звезда закатывается.

Узнаем, что 139-й подходит и собирается взять нас приступом.

— Они уже напирают на решетку, — докладывает мне капитан.

— Через эту самую решетку снимите их авангард. Пли!

— Но ведь начнется резня.

— С нами разделаются еще хуже, если они почувствуют, что мы боимся. Пойдите скажите им, что вы будете стрелять, если они двинутся с места.

Они остались на месте, и вовсе не из страха, — признаю это, — а потому, что хотя они и не на нашей стороне, но страдают, как и мы, и в сердце у них тоже раны патриотов.

Все равно! Я послал за патронами на пост вольных стрелков; ими командует лейтенант, мой бывший товарищ по нищете, с кем мы вместе терпели и голод и холод.

В нем я по крайней мере уверен: он не откажет в боевых припасах.

Так нет же, черт возьми, — он отказал в них!

С тех пор как этот отщепенец нацепил эполеты, он стал вполне благонамеренным. Возможно, он даже рассчитывает получить крест или патент на офицерский чин в регулярной армии. И если он будет драться, как лев, то только как такой лев, которому надоело поститься в пустыне и который стремится к корму зверинца и аплодисментам толпы.

А!.. Есть от чего разбить себе голову об стену!

С мусульманским спокойствием ожидали мы конца драмы среди селедочного запаха и винных паров.

Ах, эта селедка! Мой шарф пропах ею. Красное знамя, неизвестно откуда взявшееся и водруженное перед моим пюпитром, тоже пропахло ею. Порох, деньги, — какие у нас есть, — все пропиталось запахом взломанных на дворе бочонков.

Можно подумать, что находишься на Рыбной улице в Лондоне, а не в цитадели инсургентов предместья Ла-Виллетт.

1 ноября

Мало-помалу цитадель эта опустела. Отправившиеся за новостями не вернулись. То ли их захватили в плен, то ли они сами не захотели вернуться в осиное гнездо, уже отмеченное гневом буржуазных батальонов.