Инсургент

— Вы уверены в этом? — вмешивается оставленный им ради меня собеседник, Бонвале[174], мэр III округа, маленький толстяк; он, по-видимому, очень возбужден и говорит повышенным тоном, как парламентер, предъявляющий свои условия или передающий вызов. — Вы уверены, что население пойдет за вами, как вы это говорите?.. Мы, «Лига прав Парижа», предлагаем вам передать на время (только на время) власть в наши руки, чтобы иметь возможность решить, что делать дальше!..

— Товарищи мои поступят как им будет угодно. А я... я вернусь в свой округ, засяду в вашей лавочке и не подпущу вас туда близко... Вот!..

— Без нас вы — ничто!

— А вы сами-то что такое? Неужели вы думаете, что все ваши муниципальные чинуши и депутатишки хоть что-нибудь да значат теперь? Другой разговор, если б они стали во главе движения! Тогда они даже обокрали бы, подвели бы нас. Мы, социалисты, пропали бы! Если бы дело оказалось в руках «избранников города»... погибла бы Коммуна!

И, засмеявшись, он прибавил:

— Отправляйтесь-ка, мой милый, к вашим хозяевам и передайте им, что мы здесь по воле людей никому не известных и что только митральезами можно нас выбить отсюда.

— Это ваше последнее слово?

— Поговорите с другими, если вам угодно. Но я повторил вам только то, что мы говорили сегодня ночью, — все как один!

В эту минуту вошла кучка невооруженных людей; одни — усталые, встрепанные — зевали; другие, сверкая глазами, размахивали исписанными листами, хлопали по бумаге, сравнивали текст.

Это ядро Комитета, получившее какие-то известия, явилось обсудить ответ депутатам.

— Война или мир? — спросил Бонвале.

— Это зависит от вас. Мир, — если вы не будете упрямы и заносчивы, если представители народа пожелают обратиться к народу. Мы согласны залезть в тиски ваших традиций, только действуйте прямо, не виляйте хвостом, не занимайтесь предательством! Вы же как будто только это и делаете!.. А теперь, любезный, оставьте нас в покое; нам придется порыться в наших карманах. Нужен миллион для наших трехсот тысяч федератов, а у меня... всего десять франков!

— Ну что ж! Остается только взломать кассы!

— Чтобы нас обвинили в краже, в грабеже!

Испуганные вскрики, колебание, страх бедняков... Их мозолистые руки, привыкшие держать только трудовые деньги в вечер получки, дрожат и не хотят прикоснуться к груде банковых билетов и мешкам золота, спрятанным под замком.

— Но ведь необходимо выдать жалованье национальным гвардейцам, обеспечить им их тридцать су. Иначе что скажут женщины? Если хозяйки обратятся против нас, движение затормозится, и Революция погибла.

— Правильно!

— Но самое страшное то, что могут найтись недисциплинированные, которые толпами бросятся раздобывать хлеб и вино в большем количестве, чем это им требуется. Они взломают двери, чтобы утолить свой голод и жажду, дать выход своему гневу... и из-за каких-нибудь трехсот лоботрясов коммунары прослывут сборищем трехсот тысяч мошенников.

— Но возможно, что в этих несчастных сундуках не найдется чем расплатиться и за два дня!

— Если даже там хватит всего на одни сутки, так и это время надо выиграть. Все падет на наши головы... а они едва держатся у нас на плечах. Я готов начать первым. Что ты на это скажешь, Варлен?[175]

— Идем за клещами!

Пропасть разверзлась, как под ударом заступа могильщика. Взлом замков возлагает на Комитет такую же ответственность, как и расстрел генералов. Все, кто имеет хоть несколько су, «порядочные люди» всех классов и всех стран, бросят в этот очаг «грабителей» проклятия, бомбы и солдат.

Я встретил Ферре[176].

— Знаешь, что они решили?

— Да! И после этого ты еще находишь, что все идет как надо!.. Они посмели составить протокол, которым устранили себя от расправы над Леконтом и Тома. Народу уже выражено недоверие, и это ты печатаешь его в своей газете! Мало того, ты еще вместе с другими требуешь освобождения Шанзи!..[177] Ты далеко пойдешь! — прибавил он с горечью.

— Ты как будто подозреваешь измену?

— Нет! Но измена наказывается, а слабости прощаются. Лучше преступники, чем нерешительные. Помни, что сад при ратуше так же велик, как и тот, что на улице Розье...[178] пусть они поостерегутся!

XXVI

«Крик народа» снова появился.

— Покупайте «Крик народа» Жака Вентра, — кричат разносчики.

Два часа дня, а из типографии уже разлетелись по этой площади и предместью восемьдесят тысяч листов.

— «Крик народа» Жака Вентра! — только и слышно со всех сторон, и газетчик не может удовлетворить спрос.

— Хотите последний номер, гражданин? Для вас два су, — говорит он улыбаясь, — право, стоит того!

— Посмотрим!

26 марта

«Что за день!

Ласковое яркое солнце золотит жерла пушек; благоухают цветы, шелестят знамена... Точно синяя река, рокочет и разливается Революция, величавая и прекрасная. Этот трепет, этот свет, звуки медных труб, блеск бронзы, огни надежд, аромат славы — все это пьянит и переполняет гордостью и радостью победоносную армию республиканцев.

О великий Париж!

Как малодушны мы были, когда хотели покинуть тебя, уйти из твоих предместий, казавшихся нам мертвыми.