Интегрировать свет

– Детские вопросы. Некоторые вещи в этом мире существовали и будут существовать всегда, и война – одна из них.

– Но в чём причина?

– Жажда власти. Жажда завоеваний. Жажда превосходства. Тебе ли не знать?

– Эта жажда утоляется слишком дорогой ценой. В конечном счёте проигрывают обе стороны.

– Тем, кто затевает войны, нет дела до цены. Фаник, такова природа живущих, смирись с этим.

– Только зверей можно оправдывать их природой. Разве не для этого боги дали нам разум – чтобы мы могли подняться над своими инстинктами? Чтобы мы могли созидать, но удерживались от разрушений?

Дэнимон не ответил. Наверное, у него просто не было ответа, как и у меня. Потому что, хоть я не верила в то, что разум нам дали свыше, я безоговорочно верила в то, что разум обязан торжествовать над всем остальным.

Над жаждой чего-либо – тоже.

– Так и слышу интонации тэльи Эсфориэля, – едва заметно улыбнулся Восхт. – Или тэльи Фрайндина.

– Мне повезло с родственниками… Впрочем, мы отвлеклись. Прошу прощения, Сноуи. – Эльф наконец вернул пешку на доску. – Твой ход.

Грустная задумчивость над его словами не оставляла меня, даже когда я уже поднималась в лабораторию в компании Бульдога: доиграв партию, я откланялась, хотя Фаник явно не отказался бы от продолжения. Впрочем, неожиданности в виде чужого пения довольно быстро удалось вывести меня из задумчивости.

Пение доносилось из-за двери в библиотеку едва слышными отзвуками. Заинтригованная, я бросила на стол пергамент с моими заклятиями и тихонько приоткрыла дверь, не пуская внутрь Бульдога, норовившего просочиться следом. Приблизилась к запертой спальне колдуна – отзвуки обратились певучими словами, щемящей мелодией и приятным, чистым мужским голосом.

А ещё дополнились переборами лютни.

– …и я не ведал верности выше той единственной, что есть у меня, – пел Лод, и на риджийском это звучало как «ех месси́ экки мэ́йри триггх о́ реннтэ э́йнс», – и скользил, словно по крышам…

Вдруг замолчал. Я отступила на шаг, испугавшись невесть чего, подумав, что он каким-то образом ощутил моё присутствие, – но потом услышала, как он мурлычет последний обрывок того же мотива, только без слов. А потом ещё раз, с почти неуловимыми изменениями… не в голосе, в гармониях лютни.

Лод не пел песню. Он её сочинял. И я вдруг почувствовала себя так, словно подглядела за чем-то интимным: не менее интимным, чем то, что когда-то происходило в этой же спальне между Лодом и Морти. Поэтому я развернулась и вышла, пусть даже голос обездвиживал, маня оставаться на месте. Нет, в нём не было тех волшебных звенящих нот, что я слышала у Альи – магии, свойственной песням светлых и тёмных эльфов; но в нём была глубина, страсть и печаль, и лёгкая хрипотца, завораживавшая не хуже эльфийских песен… и, несмотря на это, я тщательно прикрыла дверь.

Чтобы сесть за стол, заваленный пергаментами, и вернуться к книге, отложенной с приходом Фаника.

Я не буду подслушивать. Если когда-нибудь он захочет мне спеть сам – тогда я наслажусь его песней. Открыто, не таясь. А если нет… что ж, не я была той, кому он должен петь.

Старинный талмуд раскрылся на странице, заложенной пергаментом. Я машинально посмотрела на импровизированную закладку, только сейчас осознав, что использовала в качестве оной какую-то из бумаг Лода. Увидела – к своему огромному удивлению – русские буквы, выведенные его крупным почерком: слова и строчки, множество раз перечёркнутые, прежде чем их наконец записали начисто.

Замерла, когда поняла, во что именно они складываются.

Я избранник обмана
И света в ночи
Не прочнее, чем пламя
Вчерашней свечи
И не ведая верности выше
Одной,
Я скользил, как по крышам,
Ведомый судьбой
Не ведая верности выше одной…

Я вспомнила его песню. Затем блеск, который окрасил глаза Лода зачарованной зеленью, когда я читала ему стихи, и странный вопрос, обращённый ко мне, когда я проснулась.

Что было первым в том, что он сотворил ночью? Песня или стих, слова или мелодия, риджийский или русский? Хотя перестановка мест слагаемых не меняет итога…

Ощущая незавершённость того, что прочла, чувствуя, что это не конец, я перевернула пергамент другой стороной.

И, естественно, не ошиблась.

Но надежда, так нежно
Мечтами маня,
Не подарит нирваны –
Лишь память огня
И в тумане мерцания
Призрачных звёзд
Обещания ранят,
Что это всерьёз…[14]

Я повторила последние строчки. Даже не шёпотом, одними губами. Отложила пергамент, который – я знала – навсегда останется в моей памяти. Глядя на жёлтые страницы книги с риджийскими рунами, про себя ещё раз прочла то, что увидела.

Попыталась убедить себя в том, что это может быть не тем, о чём я думаю.

Не получилось.