Интелефобия, или Прощаясь с любимой книгой

VI

Но я отвлекся. Продолжим путь по "Образованщине". Среди достоинств предреволюционной интеллигенции автор отмечает "социальное покаяние, чувство вины перед народом". К чему это капитальное чувство привело, мы уже знаем: к 17 году и тому, что за ним. Я не буду останавливаться на том, что уже почти общее место. Стоит лишь прибавить, что благородная советско-коммунистическая власть до конца своих дней успешно осуществляла "социальное покаяние": как иначе назовешь эту вечную на газетной полосе печальную старуху и покосившуюся избушку? "Социальное покаяние" и есть - то есть удобная для властей, для сохранения колхозного рабства прежде всего, пропагандная ложь (можно назвать это явление и "социальное воспевание" - разницы нет: старуха шла вслед за знатными сталеварами и доярками, в том же ряду). Все было душевно и полно любви к народу. Старуха - на полосе. Избушка - на курьих ножках. Корыто - разбито. Все - в соответствии с фольклорными традициями. И как финал: а воз - и ныне там. Но и зато всё это вместе - символ, которым всегда можно было ткнуть в рожу зарвавшейся образованщине, диссидентам всяким, вздумавшим иметь свое мнение. Ведь не разум, а "хлеб - всему голова". Эти "золотые слова" - последний и радикальнейший ответ нашего колхозного крестьянства христианству с его легкомысленно-идеалистическим "не хлебом единым". Так праведница Матрена, та самая, без которой деревня не стоит, невольно становилась ведьмой, вдохновляющей славные карательные органы. Это и есть социальное покаяние. Достоинством той интеллигенции наш писатель признал и то, что для нее "думать о своей личности - эгоизм". Ну, слава Богу, здесь мы - прямые наследники: родная власть нам сей императив с пионерских лагерей вдолбила, так что не подведем. Хотя христианство, вот, едва ли согласилось бы со столь простецким утверждением. Вспоминается казарма: там точно согласились бы, с радостью согласились бы. Интересна еще одна черта. "Всеобщее равенство как цель, для чего готовность принизить высшие потребности одиночек". Ба, да это же из шигалевщины! Веховцы, разумеется, записали это в недостатки. Солженицын же, не гнушаясь, "переполюсовал" сие как "чуть ли не достоинства". Вот тебе и раз! Это значит, что, увы, и самые сильные из нас не хотят учиться у истории напротив, всего лишь используют ее как материал в своих целях. То есть опять внутри, в глубине души общественного деятеля двигателем лежит не стремление, не любовь к истине, а некий иного рода аффект (прав, увы, но - тысячу раз прав старина Ницше!). Он, а не истина царствует над иерархией ценностей... Да, может, сам деятель в этом и себе не признается - допускаю даже, что он просто этого о себе не сознает. Если это так, то вот одна из глубоких причин исторических заблуждений человечества, связанная с бессознательным влиянием действующих лиц...

VII

Когда углубляешься в полемический бурелом под названием "интеллигенция и народ", начинаешь ощущать, что сходишь с ума. Все здесь почему-то идет юзом, и "народ" как призрак все время ускользает, покуда мы не оказываемся на дне деревенской жизни. Вот там уже точно твердо, там - народ. Например, Г.Померанц находит, как пишет Солженицын, сочувственные слова о бухгалтерах, "грузчиках умственного труда". Очень хорошо. Я мысленно вижу прошедших в жизни передо мной круглых и тощих, ядреных и желтолицых, всяких бухгалтерш - и радуюсь за Померанца: вот хороший человек, жалеет простых людей народа. "Но, - омрачает мое прекраснодушие Александр Исаевич, - оказывается, эта его (Померанца, значит - К.И.) настойчивая защита есть скорее нападение на "народ" (почему А.И. берет священное слово в кавычки, ума не приложу К.И.): доказать, что искать ошибки в платежной ведомости тяжелее, чем колхознице работать в задушливом птичнике". Вот-те и два! Оказывается, что, когда требуется, то и бухгалтеры исключаются из народа. Не потому ли и кавычки на народе, что хоть оно и тянется душа к колхознице, но все ж странно как-то считать народом уже только меньшую часть народа? Бухгалтерша-то в отличие от птичницы к некрестьянскому большинству уже принадлежит. На стороне этого большинства - неумолимо изменяющийся мир, в котором крепостные исчезают, а компьютеры появляются; не от бессилия ли перед этими неотвратимыми процессами и вся сердитость, суровость и злобность почвенников? И другое. Померанц не нуждается в моей защите, но, дочитав том его эссе, я никак не смог обнаружить в нем того низкого уровня глупого желания "нападать на народ", который заподазривает в нем А.И. И все подозрения, как скажется, - опять же из-за пристрастия к колхознице, символизирующей для писателя Народ. Здесь, безусловно, - не чувство действительности, а гнетущий дух навязчивой идеологии. Да и просто бессмыслица, ибо и воспеваемая птичница при первом удобном случае сбежит из птичника и вольется в растленное городское человечество, наплевав на высокий удел быть предметом жалестных воздыханий экзальтированных народопоклонцев.

VIII