Степан размахнулся своим гаечным ключом и ударил, целясь по моей голове. Будь на моем месте кто другой, такой удар был бы для него смертельным. Поэтому все, что я сделал в следующий момент, я сделал с лёгким сердцем.
Время для меня замедлилось. Удар Степана продолжался. Я подставил вместо себя того, кто держал меня слева. Удар Степана проломил тому голову. На мне была выставлена защита и разлетевшиеся по сторонам брызги крови проскользнули, минуя меня. Бандит, державший меня за правую руку, отпустил её и, вытащив наган, выстрелил в Степана, сопровождая свои действия громкой руганью.
Однако, я уже был за его спиной и подправил ему руку, так что пуля попала в того, кто стоял рядом со Степаном. Взревев как медведь, Степан бросил ключ и вытащил нож. Он прыгнул вперёд и ударил, целясь снова в меня, но убивая уже второго своего подельника. Нож попал тому прямо в глаз. Я полностью контролировал ситуацию и продолжал удерживать руку бандита с наганом, и, когда Степан воткнул свой нож в своего последнего помощника, я помог ему, уже мёртвому, спустить курок, направив дуло револьвера прямо в сердце его убийцы. Степана отбросило выстрелом назад, и он упал на спину.
Не прикасаясь ни к кому и ни к чему, я осмотрел трупы и, убедившись, что в живых никто не остался, вернулся обратно к магазину. После чего пошёл домой, но уже другой дорогой. Мой след не могла взять ни одна собака, потому что моя защита была полной и запаха своего я там не оставил. Я не боялся, что кто-нибудь увидит разыгравшуюся здесь сцену, потому что увидеть меня никто не мог. Я находился под защитой магемы невидимости и специально открылся только для встретивших меня бандитов. А место засады я определил сразу же, как только вышел из магазина. Нападения я ожидал и был к этому готов. Моя метка на Степане, которую я поставил ему ещё вчера, развеется через несколько минут, так как питалась она энергией живого человека.
Как меня учили виртуальные учителя-диверсанты, едва ли не главным правилом любого диверсанта было, есть и будет — не оставлять за своей спиной живых врагов.
На праздничный вечер к Лизе Макеевой я пришёл без опоздания и с бутылкой армянского коньяка трёхгодичной выдержки в качестве подарка, потратив последние свои деньги. Вечер проходил, кстати, на кухне, поскольку это была самая большая комната на этаже. У кого-то из жильцов оказался патефон и после ужина устроили танцы. По случаю субботы и предстоящего выходного дня вечер решено было продлить до полуночи. Я не возражал, тем более, что вся ситуация была благоприятной для постановки меток.
Как только объявили танцы, с этого момента я не присел ни разу. Из желающих танцевать со мной выстроилась очередь. На втором этаже скопилось все население женской половины общежития, ну, кроме пенсионерок, все остальные были здесь. На кухне понятное дело все не поместились, поэтому двери на кухню были открыты, открыли двери и три прилегающие к кухне комнаты, так что танцевали всюду, не только на кухне, но и в двух прилегающих двушках, в коридоре и в комнате Макеевой. Патефон врубили на полную громкость.
В какой-то момент я обнаружил, что танцую с Людмилой Ковалевой. Она танцевала, прижавшись ко мне всем телом и положив голову на мою грудь. Мы танцевали, молча, разговаривать было всё равно невозможно, только кричать в ухо собеседнику. Люся подняла голову, и наши глаза оказались друг напротив друга, а наши губы встретились в быстром поцелуе. Самое удивительное, что в этой толчее и давке, на это никто из окружающих нас людей не обратил внимание. Глаза Людмилы вспыхнули, как будто их подсветили изнутри, а её губы шевельнулись:
— Жди меня сегодня.
Пластинка закончилась, а с ней и танец. Патефон выключили в час ночи, но и после народ ещё не сразу разошёлся, просто сидели, общались. Пару раз вспыхивала ссора, но обошлись без моего вмешательства, желающих потаскать друга за волосы быстро растащили по разным сторонам. Разошлись глубокой ночью, но на кухне порядок навести успели и даже всю посуду перемыли.
В дверь даже не постучались, а поскреблись. Время — два часа ночи. Люда, вспомнил я. Больше некому. Меня кинуло в жар. Пошёл, открыл дверь, не зажигая света, и сразу же оказался в жарких объятиях. Она была в халатике, который сразу же сбросила на пол, оставшись неглиже.