Интеллигент и две Риты

Москва! Самотека! Золотая осень. С ума сойти! Сколько лет он тут не был? Двадцать? Двадцать пять? Как все изменилось, и бульвар тоже стал каким-то другим. Совсем мало собак. А какое тут раньше было дружное сообщество собак и собачников. Он тоже выгуливал тут своего пса, дворнягу-найденыша по кличке Май. Ах, какой чудесный был пес – красивый, веселый, добрый. Только детей не любил, видно, натерпелся от них в пору своего бездомья. И ничего от тех лет в жизни не осталось – ни пса, ни Самотеки, ни Москвы… Теперь он тут заезжий иностранец. Немолодой заезжий иностранец, впрочем, до сего дня не ведавший ностальгии. А сегодня накрыло! Эта золотая листва на деревьях и под ногами, этот запах московской осени, совсем особенный… А собак что-то вообще не видно. Или их теперь запрещают тут выгуливать? Хотя нет, вон идет девушка с ирландским терьером на поводке. Господи, а ведь у Лизы тоже был ирландский терьер… И она всем объясняла, что «Майкл, брат Джерри» у Джека Лондона был именно этой породы. Лиза… Интересно, что с ней сталось? И жива ли она вообще? Ее дома на Троицкой улице уже нет, снесли. Да и вообще за эти годы людей так разметало по миру. Ах, какая она была, яркая, рыжая как медный таз, гордая, независимая и удивительно нежная…

Девушка с ирландским терьером на поводке остановилась, достала из кармана ветровки сигареты. Черт возьми, сколько теперь в Москве красивых девушек. Просто на каждом шагу, одна другой лучше! Вот и эта… Хороша! Длинноногая, пышные каштановые волосы, загорелая, видно, недавно с теплого моря…

– Извините, пожалуйста, у вас случайно нет зажигалки?

И голос красивый, глубокий, с волнующей хрипотцой, а глаза! Какие-то сине-зеленые…

– Увы, нет, не курю, – развел он руками и улыбнулся.

Девушка вдруг нахмурилась, словно что-то припоминая.

– Простите, а мы… мы не знакомы?

– К сожалению, нет, не знакомы. Я бы не мог забыть такую интересную девушку.

Он знал, что в свои сорок девять еще нравится даже молодым девушкам. Но эта смотрела на него как-то иначе.

– А как… простите, как вас зовут? – вдруг спросила она.

Он заметил, что она даже затаила дыхание в ожидании его ответа.

– Меня зовут Максим. Максим Муратов.

– О-па! – вырвалось у девушки. – Ни фига себе!

– В чем дело? Мое имя вам что-то говорит? Вы занимаетесь молекулярной биологией?

Она вдруг рассмеялась.

– О нет, я занимаюсь фотографией. Меня зовут Кира.

– Очень приятно, Кира.

– Не знаю, насколько вам будет приятно… Мою маму звали Елизавета Рыбакова.

Кровь бросилась ему в лицо.

– Вы помните маму?

– Ну еще бы! Как она?

– Мама умерла в позапрошлом году.

– Ради бога, простите! Как жалко… Но откуда…

– У мамы сохранилось много ваших фотографий. И я вас узнала… Она… Вы были главной любовью всей ее жизни, она так говорила…

Он чувствовал себя ужасно! Эта девушка как будто в чем-то его обвиняла… А в чем он виноват? Конечно, прискорбно потерять маму, которой было от силы лет сорок пять.

– А, ладно, извините, я пойду. Джерри, идем!

И она почти побежала от него прочь. Но вдруг остановилась, достала сигареты и… зажигалку. Значит, ей нужен был просто предлог, чтобы подойти. А чего она, собственно, так разнервничалась? Жаль, что нас что-то связывает. Она хороша, очень хороша… В другой ситуации я бы приударил за ней…

И вдруг сердце замерло, даже дышать стало трудно. Уж не моя ли она дочь? Он медленно поднялся со скамейки, но застыл в нерешительности. Уносить ноги или подойти к ней и спросить напрямую? Девушка все еще жадно курила, не глядя на него. Она явно тоже пребывала в растерянности. И его вдруг неудержимо потянуло к ней. Она стояла и ждала.

– Простите, Кира!

– Нет, это вы меня простите! Зачем вам это все?

– Кира… скажите… вы моя дочь?

– Нет… то есть да… Нет, я не знаю, я не уверена… Просто мама показывала ваши фотографии и говорила: «Это твой отец». Но мне ничего не нужно… Я не хочу…

– Послушайте, Кира, но коль скоро жизнь так причудливо свела нас, давайте хотя бы поговорим.

– Я сейчас не могу, у меня работа…

– Тогда вечером встретимся?

– Да зачем? Зачем нам встречаться? Какое это все имеет теперь значение? Я вам триста лет не нужна, да и вы мне не шибко надобны. А тогда к чему болячки корябать? Все. Извините, я спешу!

Она в сердцах швырнула окурок на землю и ушла, сердито волоча за собой упирающегося песика. Боже, до чего ж она хороша! Он смотрел ей вслед, а потом наклонился и поднял с земли ее окурок со следами коричневой губной помады.

Прошло пять месяцев. Москва тонула в снегу. Самотечный бульвар в свете фонарей казался театральной декорацией к детской сказке. А все-таки собак тут стало меньше. Или рановато еще? Он знал, что придется подождать, но сидеть на скамейке невозможно, сыро и холодно, и он стал обходить бульвар, как делали все собачники и сейчас, и во времена оны.

Он заметил ее издалека. Светло-коричневая дубленка, джинсы, отвратительные полуваленки с идиотским названием «угги», без шапки. А рядом плетется какой-то тип с карликовым шпицем на поводке. Такому не шпица выгуливать, а, как минимум, дога, сердито подумал он и прибавил шаг.