Интеллигенция (февраль 2008)

Для литературы и искусства неуклюжие интеллигентские любовные эксцессы и недоразумения - бесценный психологический материал, но именно поэтому особо полагаться на интеллигенцию как на совесть нации и опору общественной морали опасно. Совесть-то интеллигента постоянно гложет - это его нормальное состояние - но не потому, что он знает, что такое хорошо, а что такое плохо, что можно, а что нельзя, а как раз наоборот: нравственные устои интеллигента подточены, изъедены все той же рефлексией, которая плещется внутри него, как серная кислота. Думается, если провести в России референдум о том, а не стоит ли узаконить многоженство, то «за» проголосуют преимущественно интеллигенты, а не «простой народ», который понятия о добре и зле, пусть и не соблюдая их, принял на веру и выучил наизусть. У интеллигенции этих понятий вообще нет, для нее все относительно, амбивалентно, нормы устанавливаются людьми, а не спускаются свыше, и людьми же могут быть по договоренности пересмотрены.

Не все заходят так далеко, как гениально устроившийся академик Ландау, которому жена разрешала водить девиц домой, сама в это время терзаясь муками ревности в соседней комнате и утешаясь заверениями мужа, что она все равно лучше всех, и любит он только ее одну. Это - экстремальная семейная жизнь великого человека, которая вызывает у обывателя шок и вряд ли может быть предложена в качестве примера для всеобщего подражания. Но собираться в постели меньше трех в некоторых интеллигентных домах давно считается дурным тоном. Все тот же Николай Гаврилович, типичный образец интеллигента со всем его подавленным, но неугасимым сладострастием, в романе «Что делать?» (который хорошо бы переименовать в «Что же делать-то, а?», чтобы передать хроническую растерянность интеллигента в личной жизни и неспособность разобраться со своими бабами) ничуть не пропагандирует целомудрие и супружескую верность, а наоборот, без всякого смущения мечтательно изображает идиллический menage a ` trois как самую естественную и прогрессивную форму брака.

Тройственный союз - вообще излюбленная форма интеллигентского сожительства: это «нормальные отношения для духовных людей», как говорила еще в одном культовом фильме, «Покровских воротах», жена патентованного интеллигента Льва Евгеньевича Хоботова, подселившая в их семью слесаря со штихелями и припечатавшая мужа за скрытую порочность: «Ты не способен любить, как все тайные эротоманы». А уж большего эротомана, чем интеллигент, еще поискать. Стриптизер с восемью классами образования знает, что один половой член у него в трусах, а максимум еще несколько в трусах его коллег. Интеллигента же не проведешь, его эротическая картина мира куда богаче и увлекательней: в ней повсюду присутствуют зашифрованные под безобидные предметы фаллосы, надо только уметь их разглядеть. Под чутким руководством доктора Фрейда, который нутром чуял фаллические и вагинальные символы, изготовившиеся слиться в коитус за каждым углом, наши интеллигенты выделили и из своей среды верных последователей фрейдизма, продолживших фаллоискательство в различных сферах. Например, удивительный литературоведческий труд «Русский Эрос» Георгия Гачева доходчиво объясняет, почему большинство героев русской литературы могут считаться ходячими фаллическими символами - тут и гоголевский нос, и пушкинский дядька Черномор, не говоря уже об Онегине.