Интеллигенция на пепелище родной страны

Предположим, вопрос для демократа простой — можно без суда, без выяснения вины отдельной личности бомбить толпу. Но почему же как можно скорее? К чему такая спешка? Чтобы путем устрашения парализовать всякие попытки сопротивления. Так грабитель наносит жертве быстрый и сравнительно безвредный удар ("лучше милицию, чем войска"), чтобы парализовать волю — а вовсе не потому, что ему нравится бить людей. А что раздетый на морозе человек замерзнет, или дети после вздувания цен захиреют — так это издержки переходного периода, зато у нас появятся богатые. Источник богатства в обоих случаях один и тот же — не производство, а перераспределение благ (а значит, обнищание ограбленных одинаково неизбежно — снимают ли с тебя пальто в переулке или заставляют покупать молоко по 5 тысяч рублей).

Чего добивался мэр с помощью угрозы применения силы (на языке дипломатов эта угроза — действие скорее войны, чем мира; здесь войны против собственного населения)? По сути, добивался ликвидации уже последнего оставшегося у населения средства волеизъявления. В течение десяти лет мы видели, как под лозунгом демократизации сокращались возможности населения выразить свои идеалы и интересы — основа правового государства. Устранены все старые, "нецивилизованные": парторганизации, профсоюз, трудовой коллектив, народный контроль, общественное мнение, пресса, вынужденная следовать официальной идеологии. Одновременно парализованы все обещанные демократические механизмы: разогнаны советы, бутафорией стали парламентские шоу и референдумы, резко антирабочие позиции заняла пресса. И, как логичное завершение всего демократического фарса — угроза применить артиллерию и авиацию против городов, где будут иметь место антиправительственные демонстрации. Ведь не думает же Попов, что самолеты и гаубицы будут гоняться за отдельными профсоюзными активистами или даже партийными ячейками. Для этих родов войск объектом является целый населенный пункт.32

Но угрозы и идея парализующего "безвредного" удара — мелочь. Важнее вся военно-демократическая доктрина лидера ДДР, вся цепочка допустимых для него действий. Их диапазон он очертил сам: от невооруженных милиционеров — до артиллерии и авиации. Это значит, что установившееся в результате перестройки "право" в арсенал допустимых политических средств включает уничтожение больших масс безоружного населения с помощью современной военной техники. В этом отношении оно делает колоссальный шаг вперед по сравнению со всеми известными диктаторскими режимами. До сих пор в истории человечества кровавые режимы втягивались в войну на уничтожение против населения. Этому всегда предшествовал длительный период репрессий против конкретных лиц из числа оппозиции. Если и бывали бомбардировки населенных пунктов (как, например, в Сальвадоре или Гватемале), то, во-первых, уже на этапе открытой гражданской войны с вооруженной оппозицией. А во-вторых, против населения, очень отличного от элиты в этническом и культурном отношении (против курдов в Иране и Турции или крестьян-индейцев, которые до сих пор являются "чужим" народом для креолов Сальвадора). Попов же допускает возможность авиационных бомбардировок населенных пунктов России в тот момент, когда и речи нет об организованной гражданской войне, а возможны лишь стихийные вспышки отчаяния.

При этом начисто отсутствует этап "втягивания" в войну, когда насилие хоть как-то оправдывается принципом "око за око". Напротив, теперь считается признаком демократии и правового государства, что нормальных полицейских преследований оппозиции не будет — объектом ударов будет именно население.33

О чем говорит откровенное высказывание Попова? О том, что в его мышлении (и у его единомышленников) отсутствуют инстинктивные, подсознательные запреты на определенные действия в отправлении власти — запреты, которые характеризуют традиционное право. Отсутствуют те табу, которые без всякого усилия ума, а просто биологически (сердцем) заставляют властителя держаться в рамках некоторых нравственных пределов. Любой политик, который такие пределы имеет, на заданный Попову вопрос, ответил бы совершенно по-иному. Он указал бы тот порог, который не в силах переступить и по достижении которого он уйдет в монастырь или пустит себе пулю в лоб.