Интеллигенция в тумане

В это время российская культурная элита в лице славянофилов открывает для себя русское средневековье и христианско-православные ценности. Затем, благодаря европейскому посредничеству отечественное культурное сообщество ассимилирует античность, стилизуя ее литературные и образные формы. Античность становится частью русского культурного обихода. Добавим сюда нетривиальный, неподражательный интерес к большой Европе: французам, немцам, англичанам, шотландцам, полякам, южным славянам и др. Никогда прежде перед русским умным взором не открывалась столь широкая, ренессансная в своем существе панорама культурного прошлого.

Однако ренессансная ситуация первой трети XIX века не привела к появлению ренессансной культуры и ренессансного поколения, как это было в Западной Европе XIV-XVI вв. Ситуацией этой смог воспользоваться лишь один человек в тогдашней России. Я говорю, конечно же, о Пушкине. Ренессансным человеком Пушкина делает его творческая переимчивость, о которой столько написано: он черпал вдохновение в стихах Анакреонта (античность), Данте (западное средневековье), Парни (французский XVIII век), в русском средневековье и русских народных сказках. Пушкин свободно переходил культурные и идеологические границы, переходил из среды в среду, из круга в круг - от славянофилов к западникам, от тех к государственникам, от последних - к частной жизни в европейском ее понимании (см. "Из Пиндемонти"). Ренессансным пушкинское творчество делает его открытость и легкость, сопряженная с серьезностью в отношении к России и ее историческим судьбам. Позволю себе шутку: Ренессанс Сергеевич Пушкин.

Следовавшие за смертью Пушкина десятилетия XIX века вплоть до 90-х его годов явно не были продолжением нашего первого ренессансного эпизода. Великая русская литература в лице ее корифеев - Гоголя, Достоевского, Тургенева, Толстого - осталась подчеркнуто серьезной, сосредоточенной прежде всего на этических вопросах. Этикоцентризм русской классической культуры явственно отличает ее от западноевропей- ской классики XIX века, достигшей баланса этического и эстетического, более уравновешенной, более "аполлоничной", более внимательной к рассыпчатым, вкусным подробностям жизни, более индивидуалистичной. Не в последнюю очередь это отличие обусловлено тем, что европейский Запад имел за собой эпохальный ренессансный опыт с его реабилитацией эстетического и концепцией автономной от идеологии культуры.

Сравнивая западноевропейскую и российскую культуру XIX века, я, пожалуй, припомню шпенглеровскую оппозицию "цивилизация-культура", при этом переосмыслив ее: "цивилизация" видится мне совсем не по-шпенглеровски, а именно более широким, более целостным и более сбалансированным образованием, "культура" же указывает на наличие некоего структурного дисбаланса, на форсирование ценностного начала в ущерб процедурно-формальному и действенно-эффективному. В итоге у меня выстраивается следующая пара: западная цивилизация и русская культура(2), вполне, впрочем, своеобразная и глубокая, по-своему (по-нашему, по-русски) ответившая на "основные" - экзистенциальные и социальные вопросы, как и надлежит классике.

Между "каноном" и "апокрифом"

Напряженная этическая интонация растекалась по всему пространству классической русской культуры - как раскаленная магма по окрестностям вулкана. Она затекала и в социальные ниши, резко повышая температуру протеста, толкая в том числе на политические крайности, провоцируя появление всякого рода революционных, радикальных толков, равно как и религиозно-экстремистских, сектантских партий (инверсия намеренна и, думаю, оправданна): хлыстов, скопцов и прочих(3). В скопчестве, в частности, воплотилась предельная, пугающая здравый смысл народная религиозность, готовая идти по дороге спасения вплоть до истребления физических признаков пола и через это пола вообще(4). В своих крайних, маргинальных формах этический максимализм XIX столетия откровенно страшит, особенно когда из нашего далека видишь следующий, XX век - век воплотившихся, победивших крайностей века классики, ее "бесов". И вместе с тем, даже видя все это, невольно замираешь перед мощью и искренностью этических исканий этой эпохи.